старомодной соломенной шляпѣ. Увидѣвъ его, она сказала:
— Я вамъ очень благодарна, что вы исполнила мою просьбу, — а затѣмъ молча повела его черезъ садъ а террасу къ себѣ въ комнату, гдѣ, не снимая шляпы, напала:
— Вы, конечно, догадываетесь, о чемъ или скорѣе о комъ я хочу съ вами говорить… Вы знаете, что я человѣкъ отнюдь не легкомысленный и, кромѣ того, очень расположена къ вамъ. И вотъ, я увѣряю васъ, что болѣе тонкой и сочувствующей души, чѣмъ у Кэтхенъ, вы не встрѣтите. Я говорю это не потому, что она моя племянница, а потому, что я дѣйствительно вашъ другъ и желаю вамъ добра.
— Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что Екатерина Павловна меня любитъ?
— Я совсѣмъ не это хочу сказать, я говорю только про самое полное и тонкое сочувствіе; но, можетъ быть, это и есть любовь, или даже лучше любви.
— Но вы можете ошибаться, Елена Артуровна. Какъ говорится „чужая душа потемки“. Или вамъ сама Екатерина Павловна признавалась въ своихъ чувствахъ?
— Екатерина Павловна ни въ чемъ мнѣ не признавалась, но у меня есть сердце и разсудокъ, которые позволяютъ мнѣ знать то, что не говорится словами. И потомъ… — Елена Артуровна встала ивъ волненіи прошлась по комнатѣ, не забывайте, мой другъ, что у меня есть еще знаніе, которое вы не будете отрицать и на которое можно опираться.
— Но что, по-вашему, нужно было бы сдѣлать, если бы ваше предположеніе оказалось вѣрнымъ?
Елена Артуровна снова опустилась въ кресло, какъ будто она борола одолѣвавшій ее сонъ. Якова Вейса, повидимому, не особенно удивило состояніе его собе-
старомодной соломенной шляпе. Увидев его, она сказала:
— Я вам очень благодарна, что вы исполнила мою просьбу, — а затем молча повела его через сад а террасу к себе в комнату, где, не снимая шляпы, напала:
— Вы, конечно, догадываетесь, о чём или скорее о ком я хочу с вами говорить… Вы знаете, что я человек отнюдь не легкомысленный и, кроме того, очень расположена к вам. И вот, я уверяю вас, что более тонкой и сочувствующей души, чем у Кэтхен, вы не встретите. Я говорю это не потому, что она моя племянница, а потому, что я действительно ваш друг и желаю вам добра.
— Насколько я понимаю, вы хотите сказать, что Екатерина Павловна меня любит?
— Я совсем не это хочу сказать, я говорю только про самое полное и тонкое сочувствие; но, может быть, это и есть любовь, или даже лучше любви.
— Но вы можете ошибаться, Елена Артуровна. Как говорится „чужая душа потемки“. Или вам сама Екатерина Павловна признавалась в своих чувствах?
— Екатерина Павловна ни в чём мне не признавалась, но у меня есть сердце и рассудок, которые позволяют мне знать то, что не говорится словами. И потом… — Елена Артуровна встала ив волнении прошлась по комнате, не забывайте, мой друг, что у меня есть еще знание, которое вы не будете отрицать и на которое можно опираться.
— Но что, по-вашему, нужно было бы сделать, если бы ваше предположение оказалось верным?
Елена Артуровна снова опустилась в кресло, как будто она борола одолевавший ее сон. Якова Вейса, по-видимому, не особенно удивило состояние его собе-
