хочешь, такъ и поступишь. Меня такъ гораздо больше безпокоитъ твое здоровье; я тебя эти дни не видѣть, и ты мнѣ кажешься очень блѣднымъ.
— Это отъ твоей нелѣпой шторы я кажусь такимъ блѣднымъ.
И дѣйствительно, освѣщенное сквозь зеленую занавѣску лицо Якова Самуиловича казалось болѣзненно зеленымъ, что особенно выдѣлялось при его рыжихъ волосахъ, а томная поза его выражала крайнюю усталость и безконечное равнодушіе. Отецъ и сынъ въ молчаніи прослушали, какъ кукушка прокуковала три часа. Наконецъ, младшій всталъ.
— Я пойду, я не могу выносить твоей шторы. Ужасно усталъ, — сказалъ Яковъ и зѣвнулъ своимъ большимъ краснымъ ртомъ.
— Ты слишкомъ много упражняешься, мой мальчикъ, нужно беречь себя, — сказалъ старый Вейсъ и посмотрѣлъ на карманные часы.
Молодой человѣкъ зѣвнулъ еще разъ и вышелъ за дверь. Самуилъ Михайловичъ поднялъ штору и, вынувъ изъ конторки пачку бумагъ, долго ихъ разбиралъ, выкладывая что-то на счетахъ. Солнце падало на густую шевелюру стараго господина, скользило по золотому пенснэ и задѣвало край мясистаго носа. Въ тишинѣ былъ слышенъ только стукъ костяшекъ, да тихое мурлыканье кошки, вскочившей на подоконникъ.
Переставъ считать, Самуилъ Михайловичъ снялъ пенснэ и задумался, потомъ сказалъ вслухъ:
— Нужно мнѣ самому что-нибудь сдѣлать для Якова.
Елена Артуровна, казалось, поджидала гостя у калитки сада, гдѣ она стояла въ сѣромъ платьѣ и въ
хочешь, так и поступишь. Меня так гораздо больше беспокоит твое здоровье; я тебя эти дни не видеть, и ты мне кажешься очень бледным.
— Это от твоей нелепой шторы я кажусь таким бледным.
И действительно, освещенное сквозь зеленую занавеску лицо Якова Самуиловича казалось болезненно зеленым, что особенно выделялось при его рыжих волосах, а томная поза его выражала крайнюю усталость и бесконечное равнодушие. Отец и сын в молчании прослушали, как кукушка прокуковала три часа. Наконец, младший встал.
— Я пойду, я не могу выносить твоей шторы. Ужасно устал, — сказал Яков и зевнул своим большим красным ртом.
— Ты слишком много упражняешься, мой мальчик, нужно беречь себя, — сказал старый Вейс и посмотрел на карманные часы.
Молодой человек зевнул еще раз и вышел за дверь. Самуил Михайлович поднял штору и, вынув из конторки пачку бумаг, долго их разбирал, выкладывая что-то на счетах. Солнце падало на густую шевелюру старого господина, скользило по золотому пенсне и задевало край мясистого носа. В тишине был слышен только стук костяшек, да тихое мурлыканье кошки, вскочившей на подоконник.
Перестав считать, Самуил Михайлович снял пенсне и задумался, потом сказал вслух:
— Нужно мне самому что-нибудь сделать для Якова.
Елена Артуровна, казалось, поджидала гостя у калитки сада, где она стояла в сером платье и в
