очень извиняется, что не можетъ васъ принять, такъ какъ чувствуетъ себя не совсѣмъ хорошо.
Тотъ снова надѣлъ шляпу и прослѣдовалъ по направленію къ террасѣ, ярко бѣлѣя на солнцѣ своимъ костюмомъ, а поручикъ повелъ къ выходной калиткѣ Катеньку, которая не переставала плакать.
Съ невеселыми и смутными думами оставилъ Павловскъ Андрей Семеновичъ; странною и нерадостною показалась ему та, которая — онъ зналъ — его любитъ. Къ его собственному чувству почтительной и сдержанной влюбленности примѣшивалась еще необычайная жалость къ этой веселой и бодрой дѣвушкѣ, которую теперь онъ видѣлъ больною и слабой. Онъ не зналъ, чего бы онъ ни далъ, чтобы вернуть ей прежнія силы и прежнее спокойствіе. А можетъ быть, она прежде жила безъ сознанія, и теперь совершается болѣзненный переходъ изъ одного состоянія въ другое, и вся теперешняя смута и борьба служатъ только для того, чтобы Катенька вновь сдѣлалась бодрой и радостной, но уже по-новому, сознательно и безповоротно. Но онъ тотчасъ отбрасывалъ это предположеніе, потому что не похоже было Катенькино состояніе на густыя облака, которыя все свѣтлѣе и свѣтлѣе дѣлаются отъ разгорающейся зари, а наоборотъ, скорѣе уподобить ихъ можно было ясному, весеннему ландшафту, который все болѣе и болѣе темнѣлъ отъ сѣраго тумана, или черноватаго дыма. „Дымъ кадильный“, почему-то подумалось Андрею Семеновичу.
Онъ рѣшилъ никакихъ особенныхъ шаговъ не предпринимать и даже не дѣлиться своими наблюденіями съ Сергѣемъ Павловичемъ, зная открытый, прямой, но
очень извиняется, что не может вас принять, так как чувствует себя не совсем хорошо.
Тот снова надел шляпу и проследовал по направлению к террасе, ярко белея на солнце своим костюмом, а поручик повел к выходной калитке Катеньку, которая не переставала плакать.
С невеселыми и смутными думами оставил Павловск Андрей Семенович; странною и нерадостною показалась ему та, которая — он знал — его любит. К его собственному чувству почтительной и сдержанной влюбленности примешивалась еще необычайная жалость к этой веселой и бодрой девушке, которую теперь он видел больною и слабой. Он не знал, чего бы он ни дал, чтобы вернуть ей прежние силы и прежнее спокойствие. А может быть, она прежде жила без сознания, и теперь совершается болезненный переход из одного состояния в другое, и вся теперешняя смута и борьба служат только для того, чтобы Катенька вновь сделалась бодрой и радостной, но уже по-новому, сознательно и бесповоротно. Но он тотчас отбрасывал это предположение, потому что не похоже было Катенькино состояние на густые облака, которые всё светлее и светлее делаются от разгорающейся зари, а наоборот, скорее уподобить их можно было ясному, весеннему ландшафту, который всё более и более темнел от серого тумана, или черноватого дыма. „Дым кадильный“, почему-то подумалось Андрею Семеновичу.
Он решил никаких особенных шагов не предпринимать и даже не делиться своими наблюдениями с Сергеем Павловичем, зная открытый, прямой, но
