вала себя охваченной тягостной и сладкой полудремотой, въ которой сердце бьется медленнѣе, мысли, чувства, желанія ослабляются и тупѣютъ и живешь какъ загипнотизированный, исполняя своими движеніями волю и желанія таинственныхъ, страшныхъ, дорогихъ и враждебныхъ покойниковъ.
Снова янтари вечерняго неба отразились въ малиновыхъ глазахъ Екатерины Павловны, когда они шли но пѣшеходной дорожкѣ, вдоль широкой проѣзжей аллеи. Справа была рѣка, вся желтая, расходящаяся широкими, гладкими полосами отъ проѣзжавшей лодки. Слѣва же зеленѣлъ въ тѣни прудъ, казавшійся въ полумракѣ темнымъ и заглохшимъ; лягушки неистово квакали, отвѣчая робкимъ трелямъ соловья. Надъ ними шумѣлъ аэропланъ, удаляясь къ городу, подобно большой стрекозѣ съ легкимъ трепетомъ казавшихся прозрачными крыльевъ. Экипажи ѣхали медленно, будто похоронная процессія, и выѣхавшіе на прогулку соблюдали молчаніе, дѣлая видъ, что они наслаждаются природой. По лужайкамъ стлался уже туманъ, было сыро, и свѣтло, а одинокій фонарь далекой баржи мерцалъ топазомъ на блѣдномъ, какъ мозельвейнъ, небѣ.
Автомобиль, свернувъ въ сторону, предоставилъ путникамъ дѣлать „cent pas“ отъ Елагина моста до Стрѣлки. Но нужно признаться, что и Екатерина Павловна, и господинъ Зотовъ не обращали вниманія на сѣверную природу, которая сдѣлала всѣ усилія, дала всѣ свои краски, чтобы явиться въ своемъ томящемъ хрупкомъ и болѣзненномъ очарованіи. Одинъ Сережа говорилъ, и то онъ не столько чувствовалъ томность этихъ золотыхъ сумерекъ, сколько разсуждалъ, такъ сказать, въ качествѣ офиціальнаго цѣнителя.
вала себя охваченной тягостной и сладкой полудремотой, в которой сердце бьется медленнее, мысли, чувства, желания ослабляются и тупеют и живешь как загипнотизированный, исполняя своими движениями волю и желания таинственных, страшных, дорогих и враждебных покойников.
Снова янтари вечернего неба отразились в малиновых глазах Екатерины Павловны, когда они шли но пешеходной дорожке, вдоль широкой проезжей аллеи. Справа была река, вся желтая, расходящаяся широкими, гладкими полосами от проезжавшей лодки. Слева же зеленел в тени пруд, казавшийся в полумраке темным и заглохшим; лягушки неистово квакали, отвечая робким трелям соловья. Над ними шумел аэроплан, удаляясь к городу, подобно большой стрекозе с легким трепетом казавшихся прозрачными крыльев. Экипажи ехали медленно, будто похоронная процессия, и выехавшие на прогулку соблюдали молчание, делая вид, что они наслаждаются природой. По лужайкам стлался уже туман, было сыро, и светло, а одинокий фонарь далекой баржи мерцал топазом на бледном, как мозельвейн, небе.
Автомобиль, свернув в сторону, предоставил путникам делать „cent pas“ от Елагина моста до Стрелки. Но нужно признаться, что и Екатерина Павловна, и господин Зотов не обращали внимания на северную природу, которая сделала все усилия, дала все свои краски, чтобы явиться в своем томящем хрупком и болезненном очаровании. Один Сережа говорил, и то он не столько чувствовал томность этих золотых сумерек, сколько рассуждал, так сказать, в качестве официального ценителя.
