Чего я одинъ не сдѣлаю, то мы сдѣлаемъ вдвоемъ. Тутъ нечего разводить богадѣльню, тѣмъ болѣе, что дѣло касается не насъ однихъ, а также и отца. Катенька, подумавъ, прибавила:
— А также и покойной мамы.
— Тѣмъ болѣе! Значитъ, союзъ на жизнь и на смерть.
— На жизнь и на смерть, — весело отвѣтила сестра.
Но какъ ни бодрилась Екатерина Павловна, какая-то отрава въ ней оставалась. Какая-то сѣрая и липкая муть вошла въ ея душу, и казалось временами необходимымъ встряхнуться, омыться въ свѣтлыхъ и звонкихъ струяхъ всегда молодой жизни, отогнать отъ себя настойчивое воспоминаніе о бѣлесоватыхъ глазахъ, одутловатыхъ блѣдныхъ лицахъ и хромающей походкѣ сестеръ Ламберъ, объ ихъ странныхъ, то нелѣпыхъ, то таинственныхъ словахъ, а можетъ быть, отогнать и воспоминанія объ умершей — въ пользу живущихъ людей, съ румянцемъ на щекахъ, съ подвижнымъ иногда жалкимъ, иногда восхитительнымъ тѣломъ, которые могутъ не отвлеченно чувствовать, страдать и любить. Когда Екатерина Павловна бывала съ братомъ или выходила на улицу, ото чувство пробуждалось въ ней съ такою силой, что ей хотѣлось кричать, пѣть, цѣловать собственную руку, чтобъ чувствовать теплую, милую кожу, а подъ нею красную кровь. Но именно интенсивность, преувеличенность этихъ чувствъ и указывали на степень зараженія Екатерины Павловны, потому что едва она оставалась одна или видѣла передъ собою тетю Елену или Софи, озирала комакты, въ которыхъ вѣялъ теперь запахъ, будто проникавшій съ антресолей, запахъ затхлый и благочестивый, сходный съ запахомъ не то ладана, не то неировѣтренной комнаты или стараго серебра, тотчасъ же она чувство-
Чего я один не сделаю, то мы сделаем вдвоем. Тут нечего разводить богадельню, тем более, что дело касается не нас одних, а также и отца. Катенька, подумав, прибавила:
— А также и покойной мамы.
— Тем более! Значит, союз на жизнь и на смерть.
— На жизнь и на смерть, — весело ответила сестра.
Но как ни бодрилась Екатерина Павловна, какая-то отрава в ней оставалась. Какая-то серая и липкая муть вошла в её душу, и казалось временами необходимым встряхнуться, омыться в светлых и звонких струях всегда молодой жизни, отогнать от себя настойчивое воспоминание о белесоватых глазах, одутловатых бледных лицах и хромающей походке сестер Ламбер, об их странных, то нелепых, то таинственных словах, а может быть, отогнать и воспоминания об умершей — в пользу живущих людей, с румянцем на щеках, с подвижным иногда жалким, иногда восхитительным телом, которые могут не отвлеченно чувствовать, страдать и любить. Когда Екатерина Павловна бывала с братом или выходила на улицу, ото чувство пробуждалось в ней с такою силой, что ей хотелось кричать, петь, целовать собственную руку, чтоб чувствовать теплую, милую кожу, а под нею красную кровь. Но именно интенсивность, преувеличенность этих чувств и указывали на степень заражения Екатерины Павловны, потому что едва она оставалась одна или видела перед собою тетю Елену или Софи, озирала комнаты, в которых веял теперь запах, будто проникавший с антресолей, запах затхлый и благочестивый, сходный с запахом не то ладана, не то неироветренной комнаты или старого серебра, тотчас же она чувство-
