лѣстница прямо изъ кабинета Павла Ильича. Вь опредѣленные часы обѣ Ламберъ, переглянувшись други съ другомъ, неизмѣнно удалялись въ свои каморки, и неизвѣстно, что тамъ дѣлали. Возвращались онѣ минутъ черезъ двадцать съ еще болѣе стоячимъ взглядомъ бѣлесоватыхъ глазъ, ослабѣвшими губами и съ очевидной разбитостью во всей фигурѣ. Въ такія минуты онѣ были молчаливы и когда начинали говорить, то голосами слабыми, доносившимися будто изъ-подъ воды. Всякій шумъ тогда ихъ пугалъ какъ-то особенно, и именно тогда-то было болѣзненно жутко слышать голосъ Елены, когда она, закрывши глаза, произносила почти шопотомъ: „Ирина здѣсь, она насъ слышитъ“.
Катенькѣ всегда были непереносимы эти минуты, а когда присутствовалъ Сережа, то онъ просто злился и пожималъ плечами. Не разъ сестра ему говорила:
— Ты знаешь, Сережа, какъ я люблю маму, но я не могу выносить, когда тетя Лена это дѣлаетъ, мнѣ хочется топать ногами и громко крикнуть ей: „это неправда, неправда! А если мама насъ и слышитъ, то почему однѣ вы это знаете? Развѣ мы не больше вашего знали, любили и жили съ ней? Потомъ, я вѣрю, что она сама настолько насъ любила, что теперь свое присутствіе сумѣла бы сдѣлать легкимъ и радостнымъ, а не непріятной тяжестью“. И боюсь, что это сильно вліяетъ на отца.
— Да вообще было бы гораздо лучше, если бы онѣ скорѣй убирались; но онѣ, кажется, этого не собираются дѣлать.
Дѣйствительно, ничто но указывало на скорый отъѣздъ сестеръ Ламберъ, такъ же какъ далеко не очевидны были причины ихъ пріѣзда. Онѣ жили и жили на своихъ антресоляхъ, уходили въ извѣстные часы неизвѣстно для чего, говорили: „Ирина здѣсь, она
лестница прямо из кабинета Павла Ильича. Вь определенные часы обе Ламбер, переглянувшись други с другом, неизменно удалялись в свои каморки, и неизвестно, что там делали. Возвращались они минут через двадцать с еще более стоячим взглядом белесоватых глаз, ослабевшими губами и с очевидной разбитостью во всей фигуре. В такие минуты они были молчаливы и когда начинали говорить, то голосами слабыми, доносившимися будто из-под воды. Всякий шум тогда их пугал как-то особенно, и именно тогда-то было болезненно жутко слышать голос Елены, когда она, закрывши глаза, произносила почти шёпотом: „Ирина здесь, она нас слышит“.
Катеньке всегда были непереносимы эти минуты, а когда присутствовал Сережа, то он просто злился и пожимал плечами. Не раз сестра ему говорила:
— Ты знаешь, Сережа, как я люблю маму, но я не могу выносить, когда тетя Лена это делает, мне хочется топать ногами и громко крикнуть ей: „это неправда, неправда! А если мама нас и слышит, то почему одни вы это знаете? Разве мы не больше вашего знали, любили и жили с ней? Потом, я верю, что она сама настолько нас любила, что теперь свое присутствие сумела бы сделать легким и радостным, а не неприятной тяжестью“. И боюсь, что это сильно влияет на отца.
— Да вообще было бы гораздо лучше, если бы они скорей убирались; но они, кажется, этого не собираются делать.
Действительно, ничто но указывало на скорый отъезд сестер Ламбер, так же как далеко не очевидны были причины их приезда. Они жили и жили на своих антресолях, уходили в известные часы неизвестно для чего, говорили: „Ирина здесь, она
