неясно. Да и теперь, хотя мое чувство выяснилось, я совсѣмъ не знаю, какую оно найдетъ встрѣчу.
— Это Зотовъ?
— Да, Андрей Семеновичъ.
— Что же, онъ, кажется, хорошій и порядочный человѣкъ.
— Ахъ, ты разсуждаешь совсѣмъ не такъ. Развѣ нужно для любви знать, порядочный ли это человѣкъ, и развѣ, полюбя, я разлюбила бы, даже узнавъ, что любимый — шулеръ, воръ и измѣнникъ? Во мнѣ мамина кровь, а можетъ быть, и твоя.
— Можетъ быть, и моя, — отвѣтилъ медленно Павелъ Ильичъ.
Тогда Катенька внезапно остановилась и, положивъ обѣ руки на плечи тоже остановившемуся отцу, посмотрѣла прямо ему въ глаза. Солнце дѣлало прозрачными ея малиноватые глаза, когда она, поднеся совсѣмъ близко свое лицо къ лицу отца, еле слышно прошептала:
— Мы тебѣ не простимъ, если ты забудешь маму.
Сережа хлопнулъ книгой о книгу, и ѣдкій запахъ ныли и старой бумаги усилился въ темной каморкѣ, сплошь заваленной большими книгами въ свиной кожѣ, изданіями классиковъ въ пергаментѣ, маленькими книжками XVIII вѣка, на корешкахъ которыхъ весело виднѣлись еще и теперь не поблекшія красныя, синія и зеленыя наклейки изъ цвѣтной кожи, не переплетенныя груды разрозненныхъ журналовъ, перевязанныя толстыми веревками, и какія-то подъѣденныя крысами рукописи. Сережа быстро перебиралъ томъ за томомъ, откладывая въ сторону книги содержанія легкаго, лю-
неясно. Да и теперь, хотя мое чувство выяснилось, я совсем не знаю, какую оно найдет встречу.
— Это Зотов?
— Да, Андрей Семенович.
— Что же, он, кажется, хороший и порядочный человек.
— Ах, ты рассуждаешь совсем не так. Разве нужно для любви знать, порядочный ли это человек, и разве, полюбя, я разлюбила бы, даже узнав, что любимый — шулер, вор и изменник? Во мне мамина кровь, а может быть, и твоя.
— Может быть, и моя, — ответил медленно Павел Ильич.
Тогда Катенька внезапно остановилась и, положив обе руки на плечи тоже остановившемуся отцу, посмотрела прямо ему в глаза. Солнце делало прозрачными её малиноватые глаза, когда она, поднеся совсем близко свое лицо к лицу отца, еле слышно прошептала:
— Мы тебе не простим, если ты забудешь маму.
Сережа хлопнул книгой о книгу, и едкий запах ныли и старой бумаги усилился в темной каморке, сплошь заваленной большими книгами в свиной коже, изданиями классиков в пергаменте, маленькими книжками XVIII века, на корешках которых весело виднелись еще и теперь не поблекшие красные, синия и зеленые наклейки из цветной кожи, не переплетенные груды разрозненных журналов, перевязанные толстыми веревками, и какие-то подъеденные крысами рукописи. Сережа быстро перебирал том за томом, откладывая в сторону книги содержания легкого, лю-
