признательна за вашъ разсказъ, онъ совершенно опредѣлилъ мои будущіе поступки.
— Вы улыбаетесь, Катенька, вы говорите спокойно, а между тѣмъ, если бы вы знали, какъ жестоко то, что вы говорите! — сказала Софья Артуровна и тихонько заплакала.
Катенька пожала плечами и вышла изъ комнаты. Той же легкой и увѣренной походкой, такъ же улыбаясь, она вошла въ кабинетъ Павла Ильича, гдѣ горѣли уже свѣчи.
Она начала прямо, безъ всякихъ предисловій, какъ будто всѣ ея желанія, всѣ силы и воля укрѣпились и соединились для этого разговора. Когда она ослабѣвала, она вспоминала, что наверху сидитъ Сережа, конечно, сочувствующій ей, что въ Красномъ Селѣ — Андрей Семеновичъ, что стоитъ только выйти за дверь дома, какъ увидишь вечернее небо, — и силы ея вновь крѣпли, какъ передъ послѣднимъ сраженіемъ. Она старалась не глядѣть на отца, потому что знала, что эти сѣдые волосы, поблѣднѣвшее лицо, маленькія сухія руки пронзятъ ея сердце жалостью, и знала, что эта жалость будетъ губительна. Она чувствовала, что, сдѣлай она малѣйшую уступку, — и все, къ чему она стремится, уничтожится, разрушится.
— Ты меня прости, папа, но дѣло въ томъ, что мнѣ сдѣлалось почти невозможнымъ жить съ вами, — заговорила она. — Ты мнѣ позволь вмѣстѣ съ Сережей жить отдѣльно. Такъ будетъ лучше для насъ всѣхъ. Не думай, чтобы я тебя перестала любить, ноты самъ понимаешь, о чемъ я говорю. Когда мы тебѣ понадобимся, когда все будетъ опять по-старому, мы къ тебѣ вернемся съ тою же любовью, а теперь лучше намъ уѣхать.
— Можетъ быть, ты что-нибудь подозрѣваешь? — въ смущеніи промолвилъ отецъ.
признательна за ваш рассказ, он совершенно определил мои будущие поступки.
— Вы улыбаетесь, Катенька, вы говорите спокойно, а между тем, если бы вы знали, как жестоко то, что вы говорите! — сказала Софья Артуровна и тихонько заплакала.
Катенька пожала плечами и вышла из комнаты. Той же легкой и уверенной походкой, так же улыбаясь, она вошла в кабинет Павла Ильича, где горели уже свечи.
Она начала прямо, без всяких предисловий, как будто все её желания, все силы и воля укрепились и соединились для этого разговора. Когда она ослабевала, она вспоминала, что наверху сидит Сережа, конечно, сочувствующий ей, что в Красном Селе — Андрей Семенович, что стоит только выйти за дверь дома, как увидишь вечернее небо, — и силы её вновь крепли, как перед последним сражением. Она старалась не глядеть на отца, потому что знала, что эти седые волосы, побледневшее лицо, маленькие сухие руки пронзят её сердце жалостью, и знала, что эта жалость будет губительна. Она чувствовала, что, сделай она малейшую уступку, — и всё, к чему она стремится, уничтожится, разрушится.
— Ты меня прости, папа, но дело в том, что мне сделалось почти невозможным жить с вами, — заговорила она. — Ты мне позволь вместе с Сережей жить отдельно. Так будет лучше для нас всех. Не думай, чтобы я тебя перестала любить, ноты сам понимаешь, о чём я говорю. Когда мы тебе понадобимся, когда всё будет опять по-старому, мы к тебе вернемся с тою же любовью, а теперь лучше нам уехать.
— Может быть, ты что-нибудь подозреваешь? — в смущении промолвил отец.
