своему дому съ занавѣшенными окнами. Выходило такъ, будто и дѣйствительно слова, произнесенныя Катенькой тамъ на далекой лужайкѣ въ паркѣ, были послѣдними словами, которыя онъ слышалъ отъ нея… А вмѣстѣ съ звуками ея голоса замолкалъ для него и голосъ послѣдней надежды на счастье и радость.
Катенька же шла, хотя и медленно, но бодро, вся поглощенная одною мыслью: скорѣй, скорѣй избавиться отъ того, отъ чего она начала освобождаться; и ей казалось, что нужно собрать всю энергію, всю силу, всѣ мысли, всѣ желанія въ одно послѣднее усиліе и не ослабѣвать до конца. Она опредѣленно не знала, куда нужно направить это усиліе, но готова была устремить его на перваго человѣка, на ближайшее обстоятельство, на все, что могло служить помѣхой предчувствуемой свободѣ. Бодрость въ ней съ каждымъ шагомъ увеличивалась, походка дѣлалась крылатой, лицо свѣтлѣло, и когда она легкими шагами подымалась по лѣстницѣ балкона, она уже не могла сдержать радостной улыбки. Ей представлялось страннымъ: неужели эти мрачныя стѣны, эти полутемныя комнаты, удушливый воздухъ нельзя сдѣлать другими, совсѣмъ другими, а если нельзя, то развѣ трудно покинуть ихъ сейчасъ-же и навсегда выйти изъ этого затона туда, гдѣ ходитъ вѣтеръ, восходитъ и заходитъ солнце, бываютъ радостные дни и сладостныя ночи, мечтательные вечера и бодрыя утра, гдѣ все плѣнительно обыкновенно, гдѣ ходятъ, любятъ, говорятъ громкими голосами живые люди, оставивъ мертвымъ оплакивать своихъ мертвецовъ? Войдя въ полутемную отъ сумерекъ гостиную, она не замѣтила небольшой фигуры у занавѣшеннаго кисеей окна.
— Это вы, Катенька? — окликнула ее Софья Артуровна, не двигаясь съ мѣста.
своему дому с занавешенными окнами. Выходило так, будто и действительно слова, произнесенные Катенькой там на далекой лужайке в парке, были последними словами, которые он слышал от неё… А вместе с звуками её голоса замолкал для него и голос последней надежды на счастье и радость.
Катенька же шла, хотя и медленно, но бодро, вся поглощенная одною мыслью: скорей, скорей избавиться от того, от чего она начала освобождаться; и ей казалось, что нужно собрать всю энергию, всю силу, все мысли, все желания в одно последнее усилие и не ослабевать до конца. Она определенно не знала, куда нужно направить это усилие, но готова была устремить его на первого человека, на ближайшее обстоятельство, на всё, что могло служить помехой предчувствуемой свободе. Бодрость в ней с каждым шагом увеличивалась, походка делалась крылатой, лицо светлело, и когда она легкими шагами подымалась по лестнице балкона, она уже не могла сдержать радостной улыбки. Ей представлялось странным: неужели эти мрачные стены, эти полутемные комнаты, удушливый воздух нельзя сделать другими, совсем другими, а если нельзя, то разве трудно покинуть их сейчас же и навсегда выйти из этого затона туда, где ходит ветер, восходит и заходит солнце, бывают радостные дни и сладостные ночи, мечтательные вечера и бодрые утра, где всё пленительно обыкновенно, где ходят, любят, говорят громкими голосами живые люди, оставив мертвым оплакивать своих мертвецов? Войдя в полутемную от сумерек гостиную, она не заметила небольшой фигуры у занавешенного кисеей окна.
— Это вы, Катенька? — окликнула ее Софья Артуровна, не двигаясь с места.
