— И нашей любви, нашей связи хочетъ ваша покойная обожаемая вами мать!..
— Ложь, ложь, ложь! — вскричала вдругъ Катенька. — Это подлая фантазія, и больше ничего! — И я клянусь безсмертіемъ своей души, своимъ отцомъ и братомъ, этими деревьями, этою зарею, этой травой, всѣмъ, всѣмъ, что есть настоящаго, живого, живущаго, безсмертнаго, — я клянусь, что вы меня видите послѣдній разъ. Если вы меня любите, то слушайте меня хорошенько, — потому что вы не услышите больше моего голоса никогда…
Но любилъ или не любилъ Яковъ Вейсъ Екатерину Павловну, — онъ не могъ слушать ее, потому что былъ въ глубокомъ обморокѣ.
Екатерина Павловна не убѣжала одна домой, оставивъ разъ навсегда постылаго ей вздыхателя. Она поневолѣ должна была, зачерпнувъ воды изъ ближайшей канавы, привести его въ чувство и потомъ съ нимъ же потихоньку, шагъ за шагомъ возвращаться домой. Всю дорогу они ничего не говорили, и только дойдя до чугунныхъ воротъ, Яковъ Самуиловичъ произнесъ:
— Вы, конечно, къ намъ не зайдете, Екатерина Павловна?
Катенька молча покачала головой отрицательно.
— Вы, конечно, поступите, какъ вамъ угодно, но знайте одно: что вы неправы и что я ничѣмъ не заслужилъ подобной жестокости.
Катенька пожала плечами и медленно пошла прочь отъ дельфиновъ съ поднятыми хвостами. Яковъ Самуиловичъ печально смотрѣлъ ей вслѣдъ, пока она не скрылась за поворотомъ, потомъ тихо направился къ
— И нашей любви, нашей связи хочет ваша покойная обожаемая вами мать!..
— Ложь, ложь, ложь! — вскричала вдруг Катенька. — Это подлая фантазия, и больше ничего! — И я клянусь бессмертием своей души, своим отцом и братом, этими деревьями, этою зарею, этой травой, всем, всем, что есть настоящего, живого, живущего, бессмертного, — я клянусь, что вы меня видите последний раз. Если вы меня любите, то слушайте меня хорошенько, — потому что вы не услышите больше моего голоса никогда…
Но любил или не любил Яков Вейс Екатерину Павловну, — он не мог слушать ее, потому что был в глубоком обмороке.
Екатерина Павловна не убежала одна домой, оставив раз навсегда постылого ей вздыхателя. Она поневоле должна была, зачерпнув воды из ближайшей канавы, привести его в чувство и потом с ним же потихоньку, шаг за шагом возвращаться домой. Всю дорогу они ничего не говорили, и только дойдя до чугунных ворот, Яков Самуилович произнес:
— Вы, конечно, к нам не зайдете, Екатерина Павловна?
Катенька молча покачала головой отрицательно.
— Вы, конечно, поступите, как вам угодно, но знайте одно: что вы неправы и что я ничем не заслужил подобной жестокости.
Катенька пожала плечами и медленно пошла прочь от дельфинов с поднятыми хвостами. Яков Самуилович печально смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом, потом тихо направился к
