занялась разглядываніемъ своего отца, что почти забыла, зачѣмъ пришла. Ея внимательность не ускользнула отъ взора Павла Ильича…
— Что ты на меня такъ смотришь, Катенька? — сказалъ онъ, — Мы теперь, дѣйствительно, рѣже бываемъ вдвоемъ. Но это, конечно, нисколько не мѣняетъ нашихъ отношеній. Я по-прежнему тебя люблю и очень радъ, что ты вздумала зайти ко мнѣ.
Говоря, онъ все время постукивалъ рукою по столу, и то, что рука его была маленькая, худая, желтая, что она такъ почти автоматично стукала но выгорѣвшему зеленому сукну письменнаго стола, казалось Катенькѣ особенно трогательнымъ. Ей казалось почти невозможнымъ спросить у отца, что у него происходитъ съ Софьей Артуровной, какіе разговоры они ведутъ по ночамъ и какое значеніе во всемъ этомъ имѣетъ старшая госпожа Ламберъ.
— Все, что ты говорилъ, папа, правда, но вмѣстѣ съ тѣмъ есть какая-то перемѣна въ тебѣ. А можетъ быть, и во мнѣ. Ты помнишь, прежде, когда мы съ тобой сходились, сердца наши какъ-то открывались другъ другу и почти безъ словъ другъ друга понимали. У меня отъ тебя не было тайнъ, — не только чувства, но предчувствія чувствъ я тебѣ повѣряла. Помнишь, какъ я тебѣ говорила про самое начало любви къ Андрею Зотову? Тенерь ужъ, не скрою, у меня есть тайны, и мнѣ даже въ голову не приходитъ открыть ихъ тебѣ. Мнѣ кажется, и у тебя не мало такихъ тайнъ…
— Особенныхъ тайнъ у меня нѣтъ, и, по-моему, вся эта разница, о которой ты говоришь, только кажущаяся и временная. А въ сущности, все осталось по-прежнему.
— Нѣтъ, нѣтъ, папа, не говори! Я скажу тебѣ боль-
занялась разглядыванием своего отца, что почти забыла, зачем пришла. Её внимательность не ускользнула от взора Павла Ильича…
— Что ты на меня так смотришь, Катенька? — сказал он, — Мы теперь, действительно, реже бываем вдвоем. Но это, конечно, нисколько не меняет наших отношений. Я по-прежнему тебя люблю и очень рад, что ты вздумала зайти ко мне.
Говоря, он всё время постукивал рукою по столу, и то, что рука его была маленькая, худая, желтая, что она так почти автоматично стукала но выгоревшему зеленому сукну письменного стола, казалось Катеньке особенно трогательным. Ей казалось почти невозможным спросить у отца, что у него происходит с Софьей Артуровной, какие разговоры они ведут по ночам и какое значение во всём этом имеет старшая госпожа Ламбер.
— Всё, что ты говорил, папа, правда, но вместе с тем есть какая-то перемена в тебе. А может быть, и во мне. Ты помнишь, прежде, когда мы с тобой сходились, сердца наши как-то открывались друг другу и почти без слов друг друга понимали. У меня от тебя не было тайн, — не только чувства, но предчувствия чувств я тебе поверяла. Помнишь, как я тебе говорила про самое начало любви к Андрею Зотову? Тенерь уж, не скрою, у меня есть тайны, и мне даже в голову не приходит открыть их тебе. Мне кажется, и у тебя не мало таких тайн…
— Особенных тайн у меня нет, и, по-моему, вся эта разница, о которой ты говоришь, только кажущаяся и временная. А в сущности, всё осталось по-прежнему.
— Нет, нет, папа, не говори! Я скажу тебе боль-
