сколько лихорадочнымъ алымъ румянцемъ на скулахъ и блестящими выпуклыми глазами. Соединяя схваченные тамъ и сямъ слухи, воспоминанія объ указаніяхъ учителя, почерпнутыя изъ магическихъ книгъ формулы и наставленія, я болѣе или менѣе удачно разрѣшалъ сомнѣнія моего господина и могъ давать совѣты о текущихъ и дѣлать предположенія грядущихъ событій. Молодой герцогъ стоялъ, опершись о косякъ окна, — казалось, съ облегченіемъ вдыхая освѣженный недавнимъ дождемъ осенній воздухъ. «Ваша свѣтлость будетъ имѣть наслѣдника», говорилъ я съ разстановкой, желая медленностью рѣчи придать большую значительность ея содержанію: «будетъ имѣть наслѣдника, но ваша радость омрачится кровью умершихъ предковъ и узелъ, связанный изъ разныхъ шнурковъ, грозитъ бѣдствіемъ его развязавшему». Герцогъ напряженно слушалъ, краснѣя, потомъ, снова пожавъ мнѣ руку, пробормоталъ, удаляясь: «сынъ, это прежде всего, объ остальномъ разсудимъ со временемъ». Я, почтительно склонившись, проводилъ его до двери и потомъ, вернувшись, обратился къ четко чернѣвшему все у окна на уже блѣдномъ вечернемъ небѣ Филиппу. «И такъ, молодой другъ мой!»
сколько лихорадочным алым румянцем на скулах и блестящими выпуклыми глазами. Соединяя схваченные там и сям слухи, воспоминания об указаниях учителя, почерпнутые из магических книг формулы и наставления, я более или менее удачно разрешал сомнения моего господина и мог давать советы о текущих и делать предположения грядущих событий. Молодой герцог стоял, опершись о косяк окна, — казалось, с облегчением вдыхая освеженный недавним дождем осенний воздух. «Ваша светлость будет иметь наследника», говорил я с расстановкой, желая медленностью речи придать большую значительность её содержанию: «будет иметь наследника, но ваша радость омрачится кровью умерших предков и узел, связанный из разных шнурков, грозит бедствием его развязавшему». Герцог напряженно слушал, краснея, потом, снова пожав мне руку, пробормотал, удаляясь: «сын, это прежде всего, об остальном рассудим со временем». Я, почтительно склонившись, проводил его до двери и потом, вернувшись, обратился к четко черневшему всё у окна на уже бледном вечернем небе Филиппу. «И так, молодой друг мой!»
