— Нравственность языческихъ императоровъ насъ не касается, мое дитя, но не могу отъ васъ скрыть, что отношенія Адріана къ Антиною были, конечно, далеко не отеческой любви.
— Отчего вы вздумали писать объ Антиноѣ? — равнодушно спрашивалъ Ваня, думая совсѣмъ о другомъ и не глядя на каноника.
— Я прочиталъ вамъ написанное сегодня утромъ, а я вообще пишу о римскихъ цезаряхъ.
Ванѣ стало смѣшно, что каноникъ пишетъ о жизни Тиберія на Капри и онъ, не удержавшись, спросилъ:
— Вы писали и о Тиберіи, cher père?
— Несомнѣнно.
— И объ его жизни на Капри, помните, какъ она описана у Светонія?
Мори, задѣтый, съ жаромъ заговорилъ:
— Ужасно, вы правы, другъ мой! Это ужасно, и изъ этого паденія, изъ этой клоаки, только христіанство, святое ученіе могло вывести человѣческій родъ!
— Къ императору Адріану вы относитесь болѣе сдержанно?
— Это большая разница, другъ мой, здѣсь есть нѣчто возвышенное, хотя, конечно, это
— Нравственность языческих императоров нас не касается, мое дитя, но не могу от вас скрыть, что отношения Адриана к Антиною были, конечно, далеко не отеческой любви.
— Отчего вы вздумали писать об Антиное? — равнодушно спрашивал Ваня, думая совсем о другом и не глядя на каноника.
— Я прочитал вам написанное сегодня утром, а я вообще пишу о римских цезарях.
Ване стало смешно, что каноник пишет о жизни Тиберия на Капри и он, не удержавшись, спросил:
— Вы писали и о Тиберии, cher père?
— Несомненно.
— И о его жизни на Капри, помните, как она описана у Светония?
Мори, задетый, с жаром заговорил:
— Ужасно, вы правы, друг мой! Это ужасно, и из этого падения, из этой клоаки, только христианство, святое учение могло вывести человеческий род!
— К императору Адриану вы относитесь более сдержанно?
— Это большая разница, друг мой, здесь есть нечто возвышенное, хотя, конечно, это
