слишкомъ поздно дѣлать, — повторилъ Штрупъ.
Они вошли въ низенькую каморку, освѣщаемую только открытою дверью, гдѣ сидѣлъ, наклонившись надъ ботинкой, старый сапожникъ съ круглыми, какъ на картинкахъ Доу, очками. Было прохладно послѣ уличнаго солнца, пахло кожей и жасминомъ, нѣсколько вѣтокъ котораго стояло въ бутылкѣ совсѣмъ подъ потолкомъ на верхней полкѣ шкафа съ сапогами; подмастерье смотрѣлъ на каноника, сидѣвшаго, разставя ноги, и отиравшаго потъ краснымъ фуляромъ, и старый Джузеппе говорилъ пѣвуче и добродушно:
— Я — что? Я — бѣдный ремесленникъ, господа, но есть артисты, артисты! О, это не такъ просто сшить сапогъ по правиламъ искусства; нужно знать, изучить ногу, на которую шьешь, нужно знать, гдѣ кость шире, гдѣ уже, гдѣ мозоли, гдѣ подъемъ выше, чѣмъ слѣдуетъ. Вѣдь нѣтъ ни одной ноги у человѣка, какъ у другого, и нужно быть неучемъ, чтобы думать, что вотъ сапогъ, и сапогъ, и для всѣхъ ногъ онъ подходитъ, а есть, ахъ, какія ноги, синьоры! И
слишком поздно делать, — повторил Штруп.
Они вошли в низенькую каморку, освещаемую только открытою дверью, где сидел, наклонившись над ботинкой, старый сапожник с круглыми, как на картинках Доу, очками. Было прохладно после уличного солнца, пахло кожей и жасмином, несколько веток которого стояло в бутылке совсем под потолком на верхней полке шкафа с сапогами; подмастерье смотрел на каноника, сидевшего, расставя ноги, и отиравшего пот красным фуляром, и старый Джузеппе говорил певуче и добродушно:
— Я — что? Я — бедный ремесленник, господа, но есть артисты, артисты! О, это не так просто сшить сапог по правилам искусства; нужно знать, изучить ногу, на которую шьешь, нужно знать, где кость шире, где уже, где мозоли, где подъем выше, чем следует. Ведь нет ни одной ноги у человека, как у другого, и нужно быть неучем, чтобы думать, что вот сапог, и сапог, и для всех ног он подходит, а есть, ах, какие ноги, синьоры! И
