лицѣ, блѣдный и безбородый, продолжалъ говорить:
— Вы не можете представить, съ какой женщиной онъ теряетъ себя! Если человѣкъ — не аскетъ, нѣтъ большаго преступленія, какъ чистая любовь. Имѣя любовь къ Блонской, смотрите только, до кого онъ спустился: хорошаго въ Чибо — только ея развратные русалочьи глаза на блѣдномъ лицѣ. Ея ротъ, — ахъ, ея ротъ! — послушайте только, какъ она говоритъ; нѣтъ пошлости, которую бы она не повторила, и каждое ея слово — вульгарность! У нея, какъ у дѣвушки въ сказкѣ, при каждомъ словѣ выскакиваетъ изо рта мышь или жаба. Положительно!.. И она его не отпуститъ: онъ забудетъ и Блонскую, и свой талантъ, и все на свѣтѣ для этой женщины. Онъ погибаетъ, какъ человѣкъ и, особенно, какъ художникъ.
— И вы думаете, что, если бы Блонская… если бы онъ любилъ ее иначе, онъ могъ бы разорвать съ Чибо?
— Думаю.
Помолчавъ, Ваня опять робко началъ:
— И для него неужели вы считаете недоступной чистую любовь?
— Вы видите, что выходитъ? Стоитъ по-
лице, бледный и безбородый, продолжал говорить:
— Вы не можете представить, с какой женщиной он теряет себя! Если человек — не аскет, нет большего преступления, как чистая любовь. Имея любовь к Блонской, смотрите только, до кого он спустился: хорошего в Чибо — только её развратные русалочьи глаза на бледном лице. Её рот, — ах, её рот! — послушайте только, как она говорит; нет пошлости, которую бы она не повторила, и каждое её слово — вульгарность! У неё, как у девушки в сказке, при каждом слове выскакивает изо рта мышь или жаба. Положительно!.. И она его не отпустит: он забудет и Блонскую, и свой талант, и всё на свете для этой женщины. Он погибает, как человек и, особенно, как художник.
— И вы думаете, что, если бы Блонская… если бы он любил ее иначе, он мог бы разорвать с Чибо?
— Думаю.
Помолчав, Ваня опять робко начал:
— И для него неужели вы считаете недоступной чистую любовь?
— Вы видите, что выходит? Стоит по-
