хами; персидскій консулъ, жившій подъ санъ-Миньято съ шестью племянницами, толстый, важный и благосклонный; аптекаря; какіе-то юноши на посылкахъ; обращенныя въ католичество англичанки и, наконецъ, m-me Монье, эстетка и художница, жившая во Фіезоле съ цѣлой компаніей гостей въ виллѣ, расписанной нѣжными весенними аллегоріями, съ видомъ на Флоренцію и долину Арно, вѣчно веселая, маленькаго роста, щебечущая, рыжая и безобразная.
Они остались на террасѣ передъ столомъ, гдѣ на розоватой скатерти густо темнѣли въ уже надвигающихся сумеркахъ темно-красныя сплошь, какъ лужи крови, тарелки, и запахъ сигаръ, земляники и вина въ недопитыхъ стаканахъ смѣшивался съ запахомъ цвѣтовъ изъ сада. Изъ дому слышался женскій голосъ, поющій старинныя пѣсни, прерываемыя то короткимъ молчаніемъ, то продолжительнымъ говоромъ и смѣхомъ; а когда внутри зажегся огонь, то видъ съ полутемной уже террасы напоминалъ постановку «l’intérieur» Мэтерлинка. И Уго Орсини съ красной гвоздикой въ пет-
хами; персидский консул, живший под сан-Миньято с шестью племянницами, толстый, важный и благосклонный; аптекаря; какие-то юноши на посылках; обращенные в католичество англичанки и, наконец, m-me Монье, эстетка и художница, жившая во Фиезоле с целой компанией гостей в вилле, расписанной нежными весенними аллегориями, с видом на Флоренцию и долину Арно, вечно веселая, маленького роста, щебечущая, рыжая и безобразная.
Они остались на террасе перед столом, где на розоватой скатерти густо темнели в уже надвигающихся сумерках темно-красные сплошь, как лужи крови, тарелки, и запах сигар, земляники и вина в недопитых стаканах смешивался с запахом цветов из сада. Из дому слышался женский голос, поющий старинные песни, прерываемые то коротким молчанием, то продолжительным говором и смехом; а когда внутри зажегся огонь, то вид с полутемной уже террасы напоминал постановку «l’intérieur» Мэтерлинка. И Уго Орсини с красной гвоздикой в пет-
