— Оставимъ все это; если иначе нельзя, я напишу Штрупу.
— И хорошо сдѣлаете, мой маленькій Катонъ.
— Вы же сами меня учили презирать Катона.
— Повидимому, не особенно успѣшно.
Они шли по прямой дорожкѣ черезъ лужайку и клумбы съ неясными въ сумеркахъ цвѣтами къ террасѣ; бѣловатый нѣжный туманъ стлался, бѣжалъ, казалось, догоняя ихъ: гдѣ-то кричали совята; на востокѣ неровно и мохнато горѣла звѣзда въ начавшемъ розовѣть туманѣ, и окна въ переплетахъ стариннаго дома прямо противъ нихъ, всѣ освѣщенныя, необычно и странно горѣли за уже отражающими утреннее небо стеклами. Уго кончилъ насвистовать свой квартетъ и молча курилъ папиросу. Когда они проходили мимо самой террасы, не достигая головами низа рѣшетки, Ваня, явственно услыша русскій говоръ, пріостановился.
— Итакъ, вы пробудете еще долго въ Италіи?
— Я не знаю, вы видите, какъ мама
— Оставим всё это; если иначе нельзя, я напишу Штрупу.
— И хорошо сделаете, мой маленький Катон.
— Вы же сами меня учили презирать Катона.
— По-видимому, не особенно успешно.
Они шли по прямой дорожке через лужайку и клумбы с неясными в сумерках цветами к террасе; беловатый нежный туман стлался, бежал, казалось, догоняя их: где-то кричали совята; на востоке неровно и мохнато горела звезда в начавшем розоветь тумане, и окна в переплетах старинного дома прямо против них, все освещенные, необычно и странно горели за уже отражающими утреннее небо стеклами. Уго кончил насвистывать свой квартет и молча курил папиросу. Когда они проходили мимо самой террасы, не достигая головами низа решетки, Ваня, явственно услыша русский говор, приостановился.
— Итак, вы пробудете еще долго в Италии?
— Я не знаю, вы видите, как мама
