поблѣднѣютъ щеки, тѣло вздуется и осклизнетъ, глаза червяки выѣдятъ, всѣ суставы распадутся въ тѣлѣ миломъ! А есть связки, мускулы въ человѣческомъ тѣлѣ, которыхъ невозможно безъ трепета видѣть! Все пройдетъ, погибнетъ! Я же не знаю ничего, не видѣлъ ничего, а я хочу, хочу… Я же не безчувственный, не камень какой; и я знаю теперь красоту свою! Страшно! страшно! Кто спасетъ меня?
Марья Дмитріевна, безъ удивленія, радостно смотрѣла на Ваню.
— Ванечка, голубь мой, жалко мнѣ васъ, жалко! Страшилась я минуты этой, да видно пришелъ часъ воли Господней, — и, неспѣшно задувъ свѣчу, она обняла Ваню и стала цѣловать его въ ротъ, глаза и щеки, все сильнѣе прижимая его къ своей груди. Ванѣ, сразу отрезвѣвшему, стало жарко, неловко и тѣсно, и, освобождаясь отъ объятій, онъ тихо повторялъ совсѣмъ другимъ уже голосомъ: «Марья Дмитріевна, Марья Дмитріевна, что съ вами? Пустите, не надо!». Но та все крѣпче его прижимала къ своей груди, быстро и неслышно цѣлуя въ щеки, ротъ, глаза и шептала: «Ванечка, голубь мой, радость моя!»
— Да пусти же меня, противная баба! —
побледнеют щеки, тело вздуется и осклизнет, глаза червяки выедят, все суставы распадутся в теле милом! А есть связки, мускулы в человеческом теле, которых невозможно без трепета видеть! Всё пройдет, погибнет! Я же не знаю ничего, не видел ничего, а я хочу, хочу… Я же не бесчувственный, не камень какой; и я знаю теперь красоту свою! Страшно! страшно! Кто спасет меня?
Марья Дмитриевна, без удивления, радостно смотрела на Ваню.
— Ванечка, голубь мой, жалко мне вас, жалко! Страшилась я минуты этой, да видно пришел час воли Господней, — и, неспешно задув свечу, она обняла Ваню и стала целовать его в рот, глаза и щеки, всё сильнее прижимая его к своей груди. Ване, сразу отрезвевшему, стало жарко, неловко и тесно, и, освобождаясь от объятий, он тихо повторял совсем другим уже голосом: «Марья Дмитриевна, Марья Дмитриевна, что с вами? Пустите, не надо!». Но та всё крепче его прижимала к своей груди, быстро и неслышно целуя в щеки, рот, глаза и шептала: «Ванечка, голубь мой, радость моя!»
— Да пусти же меня, противная баба! —
