бѣгаютъ, и ляжешь потомъ на горячемъ пескѣ сушиться, вѣтерокъ продуваетъ, славно! И лучше какъ одна лежишь, никого подружекъ нѣтъ. И это неправда, что старухи говорятъ, будто тѣло — грѣхъ, цвѣты, красота — грѣхъ, мыться — грѣхъ. Развѣ не Господь все это создалъ: и воду, и деревья, и тѣло? Грѣхъ — волѣ Господней противиться: когда, напримѣръ, кто къ чему отмѣченъ, рвется къ чему — не позволять этого — вотъ грѣхъ! И какъ торопиться нужно, Ваня, и сказать нельзя! Какъ хорошая хозяйка запасаетъ во-время и капусту, и огурцы, зная, что потомъ не достанешь, такъ и намъ, Ваня и наглядѣться, и налюбиться, и надышаться надо во-время! Дологъ ли вѣкъ нашъ? А молодость и еще кратче, и минута, что проходитъ, никогда не вернется, и вѣчно помнить это бы нужно; тогда вдвое бы слаще все было, какъ младенцу, только что глаза открывшему или умирающему.
Вдали слышались голоса Арины Дмитріевны и Саши; сзади стучала по гати телѣга Парфена, жужжали мухи, пахло травой, болотомъ и цвѣтами; было жарко, и Марья Дмитріевна, въ черномъ платьѣ и бѣломъ платкѣ въ роспускъ, поблѣднѣвшая отъ усталости и жары, съ сіяющими темными
бегают, и ляжешь потом на горячем песке сушиться, ветерок продувает, славно! И лучше как одна лежишь, никого подружек нет. И это неправда, что старухи говорят, будто тело — грех, цветы, красота — грех, мыться — грех. Разве не Господь всё это создал: и воду, и деревья, и тело? Грех — воле Господней противиться: когда, например, кто к чему отмечен, рвется к чему — не позволять этого — вот грех! И как торопиться нужно, Ваня, и сказать нельзя! Как хорошая хозяйка запасает вовремя и капусту, и огурцы, зная, что потом не достанешь, так и нам, Ваня и наглядеться, и налюбиться, и надышаться надо вовремя! Долог ли век наш? А молодость и еще кратче, и минута, что проходит, никогда не вернется, и вечно помнить это бы нужно; тогда вдвое бы слаще всё было, как младенцу, только что глаза открывшему или умирающему.
Вдали слышались голоса Арины Дмитриевны и Саши; сзади стучала по гати телега Парфена, жужжали мухи, пахло травой, болотом и цветами; было жарко, и Марья Дмитриевна, в черном платье и белом платке в роспуск, побледневшая от усталости и жары, с сияющими темными
