жайте, — говоритъ, — тятенька ничего не заругаетъ; посмотрите, какъ у насъ существуютъ, если интересно». Такъ вдругъ расположился ко мнѣ, не знаю и отчего.
— Ну, что же, вотъ и отправляйся.
— Денегъ тетя не дастъ, да и вообще не стоитъ.
— Почему не стоитъ?
— Такъ все гадко, такъ все гадко!
— Да съ чего же вдругъ все гадко-то стало?
— Не знаю, право, — проговорилъ Ваня и закрылъ лицо руками.
Константинъ Васильевичъ посмотрѣлъ на склоненную голову Вани и тихонько вышелъ изъ комнаты.
Швейцара не было, двери на лѣстницу были открыты и въ переднюю доносился изъ затвореннаго кабинета гнѣвный голосъ, чередуясь съ молчаніемъ, когда смутно звучалъ чей-то тихій, казалось, женскій голосъ. Ваня, не снимая пальто и фуражки, остановился въ передней; дверная ручка въ кабинетъ повернулась, и въ полуотворившуюся створу показалась державшая эту ручку чья-то рука до плеча въ красномъ рукавѣ русской рубашки. Донеслись явственно слова
жайте, — говорит, — тятенька ничего не заругает; посмотрите, как у нас существуют, если интересно». Так вдруг расположился ко мне, не знаю и отчего.
— Ну, что же, вот и отправляйся.
— Денег тетя не даст, да и вообще не стоит.
— Почему не стоит?
— Так всё гадко, так всё гадко!
— Да с чего же вдруг всё гадко-то стало?
— Не знаю, право, — проговорил Ваня и закрыл лицо руками.
Константин Васильевич посмотрел на склоненную голову Вани и тихонько вышел из комнаты.
Швейцара не было, двери на лестницу были открыты и в переднюю доносился из затворенного кабинета гневный голос, чередуясь с молчанием, когда смутно звучал чей-то тихий, казалось, женский голос. Ваня, не снимая пальто и фуражки, остановился в передней; дверная ручка в кабинет повернулась, и в полуотворившуюся створу показалась державшая эту ручку чья-то рука до плеча в красном рукаве русской рубашки. Донеслись явственно слова
