вы будете, ты будешь моимъ Эме, любимымъ, желаннымъ господиномъ! — и обвивъ мою шею руками, она покрывала мое лицо быстрыми и короткими поцѣлуями, отъ которыхъ кружится голова. Мы условились, что за день до отъѣзда г-жи де-Томбель я найду предлогъ куда-нибудь отправиться по дѣлу, поѣду въ другую сторону, гдѣ на первой станціи и дождусь Луизы. Такъ все и вышло; въ дождливые сумерки я выѣхалъ верхомъ по знакомой съ дѣтства грязной улицѣ въ развѣвающемся отъ холоднаго вѣтра плащѣ, думая о блѣдномъ лицѣ мадемуазель Бланшъ, которая смотрѣла прижавъ носъ къ оконному стеклу, на меня отъѣзжающаго, и другомъ: кругловатомъ, съ веселыми карими глазами, съ прямымъ, нѣсколько приподнятымъ носомъ, которое я увижу на маленькой станціи далеко отъ родного города, покидаемаго, можетъ быть, навсегда — и не только отъ дождя, моросившаго мнѣ въ глаза, были мокры мои щеки.
вы будете, ты будешь моим Эме, любимым, желанным господином! — и обвив мою шею руками, она покрывала мое лицо быстрыми и короткими поцелуями, от которых кружится голова. Мы условились, что за день до отъезда г-жи де-Томбель я найду предлог куда-нибудь отправиться по делу, поеду в другую сторону, где на первой станции и дождусь Луизы. Так всё и вышло; в дождливые сумерки я выехал верхом по знакомой с детства грязной улице в развевающемся от холодного ветра плаще, думая о бледном лице мадемуазель Бланш, которая смотрела прижав нос к оконному стеклу, на меня отъезжающего, и другом: кругловатом, с веселыми карими глазами, с прямым, несколько приподнятым носом, которое я увижу на маленькой станции далеко от родного города, покидаемого, может быть, навсегда — и не только от дождя, моросившего мне в глаза, были мокры мои щеки.
