|
Вечерній сумракъ надъ теплымъ моремъ, |
И фортепьяно низкими аккордами, какъ густымъ туманомъ, окутало томительныя фразы голоса. Начался перебойный разговоръ мужскихъ голосовъ, и Ваня вышелъ въ залу. Какъ онъ любилъ эту зеленоватую просторную комнату, оглашаемую звуками Рамо и Дебюсси, и этихъ друзей Штрупа, такъ непохожихъ на людей, встрѣчаемыхъ у Казанскихъ; эти споры; эти поздніе ужины мужчинъ съ виномъ и легкимъ разговоромъ; этотъ кабинетъ съ книгами до потолка, гдѣ они читали Марлоу и Суинберна, эту спальню съ умывальнымъ приборомъ, гдѣ по ярко-зеленому фону плясали гирляндой темно-красные фавны; эту столовую, всю въ красной мѣди; эти разсказы объ Италіи, Египтѣ, Индіи; эти восторги отъ всякой острой красоты всѣхъ странъ и всѣхъ временъ; эти прогулки на острова; эти смущающія, но
|
Вечерний сумрак над теплым морем, |
И фортепьяно низкими аккордами, как густым туманом, окутало томительные фразы голоса. Начался перебойный разговор мужских голосов, и Ваня вышел в залу. Как он любил эту зеленоватую просторную комнату, оглашаемую звуками Рамо и Дебюсси, и этих друзей Штрупа, так непохожих на людей, встречаемых у Казанских; эти споры; эти поздние ужины мужчин с вином и легким разговором; этот кабинет с книгами до потолка, где они читали Марлоу и Суинберна, эту спальню с умывальным прибором, где по ярко-зеленому фону плясали гирляндой темно-красные фавны; эту столовую, всю в красной меди; эти рассказы об Италии, Египте, Индии; эти восторги от всякой острой красоты всех стран и всех времен; эти прогулки на острова; эти смущающие, но
