вы считаете рабочахъ и вообще всѣхъ участниковъ народнаго движенія, во время котораго погибъ Рудинъ, людьми пустыми? — «Такъ точно, — отвѣтствуетъ, — за правду пострадалъ».
— Вы напрасно добивались личнаго мнѣнія этого молодого человѣка о прочитанномъ. Военная служба, какъ монастырь, какъ почти всякое выработанное вѣроученіе, имѣетъ громадную привлекательность въ наличности готовыхъ и опредѣленныхъ отношеній ко всякаго рода явленіямъ и понятіямъ. Для слабыхъ людей это — большая поддержка, и жизнь дѣлается необыкновенно легкой, лишенная этическаго творчества.
Въ коридорѣ Даніила Ивановича поджидалъ Ваня.
— Что вамъ угодно, Смуровъ?
— Я бы хотѣлъ, Даніилъ Ивановичъ, поговорить съ вами приватно.
— Насчетъ чего же?
— Насчетъ греческаго.
— Развѣ у васъ не все благополучно?
— Нѣтъ, у меня три съ плюсомъ.
— Такъ чего же вамъ?
— Нѣтъ, я вообще хотѣлъ поговорить съ вами о греческомъ, и вы, пожалуйста,
вы считаете рабочих и вообще всех участников народного движения, во время которого погиб Рудин, людьми пустыми? — «Так точно, — ответствует, — за правду пострадал».
— Вы напрасно добивались личного мнения этого молодого человека о прочитанном. Военная служба, как монастырь, как почти всякое выработанное вероучение, имеет громадную привлекательность в наличности готовых и определенных отношений ко всякого рода явлениям и понятиям. Для слабых людей это — большая поддержка, и жизнь делается необыкновенно легкой, лишенная этического творчества.
В коридоре Даниила Ивановича поджидал Ваня.
— Что вам угодно, Смуров?
— Я бы хотел, Даниил Иванович, поговорить с вами приватно.
— Насчет чего же?
— Насчет греческого.
— Разве у вас не всё благополучно?
— Нет, у меня три с плюсом.
— Так чего же вам?
— Нет, я вообще хотел поговорить с вами о греческом, и вы, пожалуйста,
