говорила Анна Николаевна, вставая изъ-за стола и беря длинными, въ дешевыхъ кольцахъ, несмотря на утренній часъ, пальцами пачку русскихъ газетъ отъ Константина Васильевича.
— Да; ничего интереснаго.
— Что же можетъ быть интереснаго въ нашихъ газетахъ? Я понимаю — за границей! Тамъ все можно писать, отвѣчая за все же, въ случаѣ надобности, передъ судомъ. У насъ же нѣчто ужасное, — не знаешь чему вѣрить. Донесенія и сообщенія отъ правительства — невѣрны или ничтожны, внутренней жизни, кромѣ растратъ, — никакой, только слухи спеціальныхъ корреспондентовъ.
— Но вѣдь и за границей только сенсаціонные слухи, при чемъ за вранье передъ закономъ не отвѣчаютъ.
Кока и Боба лѣниво болтали ложками въ стаканахъ и ѣли хлѣбъ съ плохимъ масломъ.
— Ты куда сегодня, Ната? много дѣла? — спрашивала Анна Николаевна нѣсколько дѣланнымъ тономъ.
Ната, — вся въ веснушкахъ, съ вульгарно припухлымъ ртомъ, рыжеватая, — что-то отвѣчала сквозь набитый булкою ротъ. Дядя
говорила Анна Николаевна, вставая из-за стола и беря длинными, в дешевых кольцах, несмотря на утренний час, пальцами пачку русских газет от Константина Васильевича.
— Да; ничего интересного.
— Что же может быть интересного в наших газетах? Я понимаю — за границей! Там всё можно писать, отвечая за всё же, в случае надобности, перед судом. У нас же нечто ужасное, — не знаешь чему верить. Донесения и сообщения от правительства — неверны или ничтожны, внутренней жизни, кроме растрат, — никакой, только слухи специальных корреспондентов.
— Но ведь и за границей только сенсационные слухи, причём за вранье перед законом не отвечают.
Кока и Боба лениво болтали ложками в стаканах и ели хлеб с плохим маслом.
— Ты куда сегодня, Ната? много дела? — спрашивала Анна Николаевна несколько деланным тоном.
Ната, — вся в веснушках, с вульгарно припухлым ртом, рыжеватая, — что-то отвечала сквозь набитый булкою рот. Дядя
