то, прежде чужими и теперь ставшими необыкновенно близкими, бабами, вспоминая хлопоты, панихиды, похороны, и внезапную пустоту и пустынность послѣ всего этого, и, не смотря на Николая Ивановича, онъ говорилъ только машинально: «да, дядя Коля», — хотя Николай Ивановичъ и не былъ дядя, а только двоюродный братъ Вани.
И теперь ему казалось страннымъ ѣхать вдвоемъ съ этимъ все-таки совсѣмъ чужимъ ему человѣкомъ, быть такъ долго близко къ нему, разговаривать о дѣлахъ, строить планы. И онъ былъ нѣсколько разочарованъ, хотя и зналъ это раньше, что въ Петербургъ въѣзжаютъ не сразу въ центръ дворцовъ и большихъ строеній при народѣ, солнцѣ, военной музыкѣ, черезъ большую арку, а тянутся длинные огороды, видные черезъ сѣрые заборы, кладбища, издали казавшіяся романтическими рощами, шестиэтажные промозглые дома рабочихъ среди деревянныхъ развалюшекъ, черезъ дымъ и копоть. «Такъ вотъ онъ — Петербургъ!» — съ разочарованіемъ и любопытствомъ думалъ Ваня, смотря на непривѣтливыя лица носильщиковъ.
Ты прочиталъ, Костя, — можно? — про-
то, прежде чужими и теперь ставшими необыкновенно близкими, бабами, вспоминая хлопоты, панихиды, похороны, и внезапную пустоту и пустынность после всего этого, и, не смотря на Николая Ивановича, он говорил только машинально: «да, дядя Коля», — хотя Николай Иванович и не был дядя, а только двоюродный брат Вани.
И теперь ему казалось странным ехать вдвоем с этим всё-таки совсем чужим ему человеком, быть так долго близко к нему, разговаривать о делах, строить планы. И он был несколько разочарован, хотя и знал это раньше, что в Петербург въезжают не сразу в центр дворцов и больших строений при народе, солнце, военной музыке, через большую арку, а тянутся длинные огороды, видные через серые заборы, кладбища, издали казавшиеся романтическими рощами, шестиэтажные промозглые дома рабочих среди деревянных развалюшек, через дым и копоть. «Так вот он — Петербург!» — с разочарованием и любопытством думал Ваня, смотря на неприветливые лица носильщиков.
—Ты прочитал, Костя, — можно? — про-
