Въ нѣсколько опустѣвшемъ подъ утро вагонѣ становилось все свѣтлѣе; черезъ запотѣвшія окна можно было видѣть почти ядовито-яркую, несмотря на конецъ августа, зелень травы, размокшія дороги, телѣжки молочницъ, передъ закрытымъ шлагбаумомъ, будки сторожей, гуляющихъ дачницъ подъ цвѣтными зонтиками. На частыхъ и однообразныхъ станціяхъ въ вагонъ набирались новые мѣстные пассажиры съ портфелями, и было видно, что вагонъ, дорога, — для нихъ не эпоха, ни даже эпизодъ жизни, а обычная часть дневной программы, и скамейка, гдѣ сидѣлъ Николай Ивановичъ Смуровъ съ Ваней, казалась наиболѣе солидной и значительной изъ всего вагона. И крѣпко завязанные чемоданы, ремни съ подушками, сидѣвшій напротивъ старый господинъ съ
В несколько опустевшем под утро вагоне становилось всё светлее; через запотевшие окна можно было видеть почти ядовито-яркую, несмотря на конец августа, зелень травы, размокшие дороги, тележки молочниц, перед закрытым шлагбаумом, будки сторожей, гуляющих дачниц под цветными зонтиками. На частых и однообразных станциях в вагон набирались новые местные пассажиры с портфелями, и было видно, что вагон, дорога, — для них не эпоха, ни даже эпизод жизни, а обычная часть дневной программы, и скамейка, где сидел Николай Иванович Смуров с Ваней, казалась наиболее солидной и значительной из всего вагона. И крепко завязанные чемоданы, ремни с подушками, сидевший напротив старый господин с
