— Но съ тобой-то мы будемъ видѣться?
— О, безъ сомнѣнья! Я теперь не буду жить съ нашими и всегда тебѣ радъ. Это прочнѣе, чѣмъ влюбленность институтки.
— И не боится финиковыхъ косточекъ?
— Вотъ именно…
Сережа обнялъ молодого Гамбакова, и они вмѣстѣ вышли изъ комнаты. Больше я не видала Павиликина, какъ и вообще уже мало видѣла людей, бывавшихъ въ эти дни моего послѣдняго почета.
Раннимъ утромъ пришли мужики въ сапогахъ и, спросивши у Павлы Петровны: «вотъ эту?», принялись меня поднимать. Старшій все допытывался, нѣтъ ли чего еще продажнаго, но, получивъ отрицательный отвѣтъ, пошелъ за другими.
Когда меня поворачивали, чтобы пронести въ дверь, что-то стукнуло объ полъ, уже лишенный по случаю близкаго лѣта ковровъ. Одинъ изъ несшихъ, поднявъ упавшій предметъ, подалъ его старой дамѣ, говоря:
— Вотъ колечко-съ! Какъ-нибудь обронить на кушеточкѣ изволили, оно за обивку и закатилось.
— Но с тобой-то мы будем видеться?
— О, без сомненья! Я теперь не буду жить с нашими и всегда тебе рад. Это прочнее, чем влюбленность институтки.
— И не боится финиковых косточек?
— Вот именно…
Сережа обнял молодого Гамбакова, и они вместе вышли из комнаты. Больше я не видала Павиликина, как и вообще уже мало видела людей, бывавших в эти дни моего последнего почета.
Ранним утром пришли мужики в сапогах и, спросивши у Павлы Петровны: «вот эту?», принялись меня поднимать. Старший всё допытывался, нет ли чего еще продажного, но, получив отрицательный ответ, пошел за другими.
Когда меня поворачивали, чтобы пронести в дверь, что-то стукнуло об пол, уже лишенный по случаю близкого лета ковров. Один из несших, подняв упавший предмет, подал его старой даме, говоря:
— Вот колечко-с! Как-нибудь обронить на кушеточке изволили, оно за обивку и закатилось.
