вдругъ чей-то голосъ меня заставилъ очнуться, проговоря: «вы спите, дорогой господинъ Эме?». Передо мною стояла въ дверяхъ, освѣщенная солнцемъ, вся въ розовомъ, съ мушками на улыбающемся кругломъ лицѣ, въ пастушьей шляпѣ, приколотой сбоку высокой взбитой прически, сама госпожа Луиза де-Томбель. Хотя она жила уже около трехъ недѣль въ городѣ, я не видалъ госпожи Луизы близко въ лицо, такъ какъ она не только не посѣщала церкви и прогулки, но и на улицу выходила очень рѣдко, скрываясь, какъ носились слухи, не то отъ долговъ, не то отъ ревности мужа, оставленнаго ею въ Брюсселѣ. Она была средняго роста, нѣсколько полна, круглолица, съ веселыми карими глазами, маленькимъ ртомъ и прямымъ, нѣсколько вздернутымъ носомъ. Я такъ смутился, что едва могъ толково отвѣчать на ея вопросы, тѣмъ болѣе, что болонка пришедшая съ нею, все время на меня лаяла. Выйдя проводить посѣтительницу за дверь, я такъ и остался на улицѣ, покуда не пришелъ Онорэ, ходившій къ Бажо, у котораго я спросилъ, что отвѣтили Ларжильяки. Онорэ, усмѣхнувшись, поправилъ меня, я же, вспыхнувъ, сталъ бранить его, зачѣмъ
вдруг чей-то голос меня заставил очнуться, проговоря: «вы спите, дорогой господин Эме?». Передо мною стояла в дверях, освещенная солнцем, вся в розовом, с мушками на улыбающемся круглом лице, в пастушьей шляпе, приколотой сбоку высокой взбитой прически, сама госпожа Луиза де-Томбель. Хотя она жила уже около трех недель в городе, я не видал госпожи Луизы близко в лицо, так как она не только не посещала церкви и прогулки, но и на улицу выходила очень редко, скрываясь, как носились слухи, не то от долгов, не то от ревности мужа, оставленного ею в Брюсселе. Она была среднего роста, несколько полна, круглолица, с веселыми карими глазами, маленьким ртом и прямым, несколько вздернутым носом. Я так смутился, что едва мог толково отвечать на её вопросы, тем более, что болонка пришедшая с нею, всё время на меня лаяла. Выйдя проводить посетительницу за дверь, я так и остался на улице, покуда не пришел Онорэ, ходивший к Бажо, у которого я спросил, что ответили Ларжильяки. Онорэ, усмехнувшись, поправил меня, я же, вспыхнув, стал бранить его, зачем
