ней съ какимъ-то незначущимъ вопросомъ, она такъ смутилась, что ничего не могла отвѣтить. Она училась подражать его говору и была дѣтски рада, когда догадалась, въ чемъ секретъ: нужно было нѣсколько выставить языкъ изъ-за плотно сложенныхъ зубовъ и такъ говорить.
Однажды, забывшись, она такъ заговорила при другихъ. Варвара Андреевна озабоченно спросила:
— Что съ вами, фрейлейнъ? Отчего вы такъ странно говорите?
— Языкъ обожгла, — быстро отвѣтила Анна и съ возгласомъ «Павлуша плачетъ!» бросилась изъ комнаты, хотя не слышалось никакого плача.
Онa рѣшилась. Она долго писала это письмо по ночамъ урывками, даже разными чернилами: синими — дѣтскими и рыжими — кухонными, трепеща, чтобы ее не застали за этимъ занятіемъ и вздрагивая отъ каждаго вздоха спящихъ дѣтей.
И теперь она время отъ времени нащупывала его въ своемъ карманѣ, разсѣянно
ней с каким-то незначущим вопросом, она так смутилась, что ничего не могла ответить. Она училась подражать его говору и была детски рада, когда догадалась, в чём секрет: нужно было несколько выставить язык из-за плотно сложенных зубов и так говорить.
Однажды, забывшись, она так заговорила при других. Варвара Андреевна озабоченно спросила:
— Что с вами, фрейлейн? Отчего вы так странно говорите?
— Язык обожгла, — быстро ответила Анна и с возгласом «Павлуша плачет!» бросилась из комнаты, хотя не слышалось никакого плача.
Онa решилась. Она долго писала это письмо по ночам урывками, даже разными чернилами: синими — детскими и рыжими — кухонными, трепеща, чтобы ее не застали за этим занятием и вздрагивая от каждого вздоха спящих детей.
И теперь она время от времени нащупывала его в своем кармане, рассеянно
