чистымъ выговоромъ русской рѣчи и неизгладимымъ сельскимъ румянцемъ.
Большое окно комнаты въ другомъ этажѣ не измѣнило зрѣлища передъ глазами дѣвушки: та же площадь съ густымъ издали садомъ за нею, тотъ же налѣво горбыль моста, тотъ же направо снова садъ за каналомъ. Тѣ же вѣтеръ и солнце въ лицо, тишина лѣтнихъ полупокинутыхъ комнатъ, нарушаемая лишь тихой работой то уходящаго куда-то, то возвращающагося слесаря, долгій безъ дѣла день — наводили сонъ, сладкій и бездумный, не смущаемый ни мыслью о подысканіи мѣста, ни воспоминаньями о болотистыхъ лугахъ покинутаго Ямбурга, о родимой сыроварнѣ, ни мечтами о блестящей жизни петербургскихъ господъ.
Дни за днями, — туманные и ясные, солнечные и дождливые, — одинаково проходили для Анны Мейеръ. Такъ же она вставала со своей теткой — не слишкомъ рано, не слишкомъ поздно; такъ же слегка помогала ей, такъ же читала романъ за романомъ; ѣздила на Охту, гдѣ безъ шляпы
чистым выговором русской речи и неизгладимым сельским румянцем.
Большое окно комнаты в другом этаже не изменило зрелища перед глазами девушки: та же площадь с густым издали садом за нею, тот же налево горбыль моста, тот же направо снова сад за каналом. Те же ветер и солнце в лицо, тишина летних полупокинутых комнат, нарушаемая лишь тихой работой то уходящего куда-то, то возвращающегося слесаря, долгий без дела день — наводили сон, сладкий и бездумный, не смущаемый ни мыслью о подыскании места, ни воспоминаньями о болотистых лугах покинутого Ямбурга, о родимой сыроварне, ни мечтами о блестящей жизни петербургских господ.
Дни за днями, — туманные и ясные, солнечные и дождливые, — одинаково проходили для Анны Мейер. Так же она вставала со своей теткой — не слишком рано, не слишком поздно; так же слегка помогала ей, так же читала роман за романом; ездила на Охту, где без шляпы
