вложила ему губку вмѣсто сердца; утромъ онъ сталъ пить, губка выпала — онъ нумеръ».
Рыбакъ, вошедши съ ними, первыя минуты ничего не могъ разобрать, отученный своею бѣдностью и возрастомъ отъ посѣщенія подобныхъ мѣстъ. Шумъ, крики, стукъ глиняныхъ кружекъ, пѣнье и звуки барабана раздирали удушливый густой воздухъ. Пѣвицы сидѣли у занавѣски, утирая руками потъ и потекшія румяна. На столѣ между сосудами съ виномъ танцовала голая нубійская дѣвочка лѣтъ десяти, приближая голову къ пяткамъ въ ловкомъ извивѣ. Ученая собака возбуждала громкій восторгъ, угадывая посредствомъ грубо вырѣзанныхъ изъ дерева цифръ количество денегъ въ кошелькахъ посѣтителей. Панкратій сидѣлъ у выхода со своимъ спутникомъ, еще болѣе нахлобучивъ каракаллу себѣ наб рови, отчего глаза его казались другими и блестящими. Онъ остановилъ проходившаго старика, сказавъ: «послушай, это ты приносилъ мнѣ извѣстіе о смерти несчастной Филлиды? Я искалъ тебя, я — Панкратій риторъ, но тише… Приходи ко мнѣ завтра послѣ полудня; я имѣю сказать тебѣ нѣчто: умершая меня тревожитъ». Онъ говорилъ полушопотомъ, былъ блѣденъ, и глаза отъ капюшона казались другими и блестящими.
вложила ему губку вместо сердца; утром он стал пить, губка выпала — он номер».
Рыбак, вошедши с ними, первые минуты ничего не мог разобрать, отученный своею бедностью и возрастом от посещения подобных мест. Шум, крики, стук глиняных кружек, пенье и звуки барабана раздирали удушливый густой воздух. Певицы сидели у занавески, утирая руками пот и потекшие румяна. На столе между сосудами с вином танцевала голая нубийская девочка лет десяти, приближая голову к пяткам в ловком извиве. Ученая собака возбуждала громкий восторг, угадывая посредством грубо вырезанных из дерева цифр количество денег в кошельках посетителей. Панкратий сидел у выхода со своим спутником, еще более нахлобучив каракаллу себе наб рови, отчего глаза его казались другими и блестящими. Он остановил проходившего старика, сказав: «послушай, это ты приносил мне известие о смерти несчастной Филлиды? Я искал тебя, я — Панкратий ритор, но тише… Приходи ко мне завтра после полудня; я имею сказать тебе нечто: умершая меня тревожит». Он говорил полушепотом, был бледен, и глаза от капюшона казались другими и блестящими.
