И Флоръ, обезсилѣвъ, смолкъ и склонился. Медикъ, сказавъ: «усни», вышелъ къ управителю говорить о больномъ. Нѣмой мальчикъ слушалъ, раскрывъ жадно глаза и ротъ. Къ вечеру Флоръ позвалъ старую няньку. Сидя на корточкахъ, старая, истощивъ сказки и дѣтскія воспоминанія, говорила безъ связи о томъ, что видѣли ея дряхлые глаза и слышали глохнущія уши. Кутаясь въ плащъ, шамкала нянька:
«Сынокъ, на-дняхъ у гаванскихъ воротъ видѣла я убійцу: ножъ былъ у него въ рукахъ, но ликъ не былъ ужасенъ; свѣтлы; ахъ, свѣтлы были глаза у него, темные волосы, мальчикъ на видъ. Зять мой, лавочникъ Титъ, его задержалъ»…
Флоръ закричалъ, схвативъ ее за руку:
— Не надо! не надо! уйди! Титъ, говоришь? Титъ, колдунья?
Мальчикъ испуганно вбѣжалъ на крики въ покой.
Много дней прошло еще въ этомъ бореніи, при чемъ не разъ говорилъ больной: «я не могу больше: это — выше моихъ силъ!» и изъ поблѣднѣвшаго сдѣлался какимъ-то
И Флор, обессилев, смолк и склонился. Медик, сказав: «усни», вышел к управителю говорить о больном. Немой мальчик слушал, раскрыв жадно глаза и рот. К вечеру Флор позвал старую няньку. Сидя на корточках, старая, истощив сказки и детские воспоминания, говорила без связи о том, что видели её дряхлые глаза и слышали глохнущие уши. Кутаясь в плащ, шамкала нянька:
«Сынок, на днях у гаванских ворот видела я убийцу: нож был у него в руках, но лик не был ужасен; светлы; ах, светлы были глаза у него, темные волосы, мальчик на вид. Зять мой, лавочник Тит, его задержал»…
Флор закричал, схватив ее за руку:
— Не надо! не надо! уйди! Тит, говоришь? Тит, колдунья?
Мальчик испуганно вбежал на крики в покой.
Много дней прошло еще в этом борении, причём не раз говорил больной: «я не могу больше: это — выше моих сил!» и из побледневшего сделался каким-то
