кажется, была не черезмѣрно жадна — вотъ все, что было нужно.
У Виктора ни на минуту не являлось сознаніе, что онъ веселится, и онъ торопился домой, какъ-будто желая исполнить какой-то злой долгъ. Ни упрековъ совѣсти, ни отвращенія, ни надрыва онъ не испытывалъ; ему просто было какъ-то не любопытно и не занятно.
Когда они возвращались уже на разсвѣтѣ, онъ хотѣлъ было разсказать, какъ мальчикомъ онъ жилъ однажды лѣтомъ въ Финляндіи и по утрамъ бѣгалъ купаться къ морю, но потомъ подумалъ, что этотъ разсказъ можетъ его какъ-то связать, создать маленькую цѣпочку между ними и потому замѣтилъ только:
— Передъ разсвѣтомъ всегда поднимается вѣтеръ. Вамъ не холодно? Впрочемъ, мы сейчасъ пріѣдемъ.
Она хотѣла было разыграть беззаботную и фривольную веселость, но, видя, что ея кавалеру этого не нужно, перестала стараться и сдѣлалась равнодушно дѣловитой, чуть-чуть скучающей.
Когда въ передней раздался звонокъ, Викторъ подумалъ, что это телеграмма; навѣрное отъ Тани, — она умерла. На площадкѣ, совсѣмъ ужъ но дневному освѣщенная стояла Елизавета Петровна.
— Вы, конечно, удивлены и шокированы моимъ визитомъ. Но помолчите нѣсколько секундъ. Если можно объясняться въ любви на подоконникѣ, то почему же нельзя давать отвѣта на такое объясненіе въ семь часовъ утра? Но все-таки, если позволите, я пройду въ комнаты.
Викторъ молчалъ, думая, что онъ видитъ сонъ. Отъ волненія Елизавета Петровна говорила слишкомъ сухо, почти сердито:
— У меня дѣйствительно болѣла голова, когда я
кажется, была не чрезмерно жадна — вот всё, что было нужно.
У Виктора ни на минуту не являлось сознание, что он веселится, и он торопился домой, как будто желая исполнить какой-то злой долг. Ни упреков совести, ни отвращения, ни надрыва он не испытывал; ему просто было как-то не любопытно и не занятно.
Когда они возвращались уже на рассвете, он хотел было рассказать, как мальчиком он жил однажды летом в Финляндии и по утрам бегал купаться к морю, но потом подумал, что этот рассказ может его как-то связать, создать маленькую цепочку между ними и потому заметил только:
— Перед рассветом всегда поднимается ветер. Вам не холодно? Впрочем, мы сейчас приедем.
Она хотела было разыграть беззаботную и фривольную веселость, но, видя, что её кавалеру этого не нужно, перестала стараться и сделалась равнодушно деловитой, чуть-чуть скучающей.
Когда в передней раздался звонок, Виктор подумал, что это телеграмма; наверное от Тани, — она умерла. На площадке, совсем уж но дневному освещенная стояла Елизавета Петровна.
— Вы, конечно, удивлены и шокированы моим визитом. Но помолчите несколько секунд. Если можно объясняться в любви на подоконнике, то почему же нельзя давать ответа на такое объяснение в семь часов утра? Но всё-таки, если позволите, я пройду в комнаты.
Виктор молчал, думая, что он видит сон. От волнения Елизавета Петровна говорила слишком сухо, почти сердито:
— У меня действительно болела голова, когда я
