— Идемте на верхъ, намъ уже отворяютъ дверь.
Когда они вошли снова въ квартиру, и Елизавета Петровна нашла свой ключъ и портмоне, она вдругъ сказала:
— А знаете что, Викторъ? Вы не сердитесь, а въ театръ я не поѣду. Я устала, завтра много дѣла, а у меня болитъ голова.
— Это отъ моего разговора у васъ голова разболѣлась?
— Нѣтъ, нѣтъ. Я просто устала и выпила вина больше, чѣмъ нужно.
— Въ такомъ случаѣ, вы мнѣ позволите посидѣть сь вами?
— Какой вы смѣшной: вѣдь я сейчасъ раздѣнусь и лягу спать. Вы пожалуйста не стѣсняйтесь, а завтра часа въ три мы увидимся.
— А что-же вы мнѣ отвѣтите?
— Я только попрошу васъ не сердиться и не думать, что я могу надъ вами смѣяться. Я вамъ очень благодарна за то, что вы мнѣ сказали.
Викторъ такъ былъ разстроенъ, что, придя домой, не замѣтилъ двухъ писемъ, лежавшихъ у него на столѣ. Какія могутъ быть письма? — отъ кого? Развѣ кто-нибудь существуетъ? Никто, ничто не должно существовать! А между тѣмъ, конечно, существовали и лѣтняя квартира, и городъ за окномъ, и начавшее дѣлаться яснымъ небо, и два конверта на столѣ. Въ одномъ изъ нихъ безъ всякой записки оказались деньги, занесенныя Козаковымъ, въ другомъ длинное письмо отъ сестры, гдѣ она писала, что ей хуже и что она
— Идемте на верх, нам уже отворяют дверь.
Когда они вошли снова в квартиру, и Елизавета Петровна нашла свой ключ и портмоне, она вдруг сказала:
— А знаете что, Виктор? Вы не сердитесь, а в театр я не поеду. Я устала, завтра много дела, а у меня болит голова.
— Это от моего разговора у вас голова разболелась?
— Нет, нет. Я просто устала и выпила вина больше, чем нужно.
— В таком случае, вы мне позволите посидеть с вами?
— Какой вы смешной: ведь я сейчас разденусь и лягу спать. Вы пожалуйста не стесняйтесь, а завтра часа в три мы увидимся.
— А что же вы мне ответите?
— Я только попрошу вас не сердиться и не думать, что я могу над вами смеяться. Я вам очень благодарна за то, что вы мне сказали.
Виктор так был расстроен, что, придя домой, не заметил двух писем, лежавших у него на столе. Какие могут быть письма? — от кого? Разве кто-нибудь существует? Никто, ничто не должно существовать! А между тем, конечно, существовали и летняя квартира, и город за окном, и начавшее делаться ясным небо, и два конверта на столе. В одном из них без всякой записки оказались деньги, занесенные Козаковым, в другом длинное письмо от сестры, где она писала, что ей хуже и что она
