Я жилъ сначала, какъ живутъ сотни туристовъ; вѣроятно, больше всего я походилъ на этнографа, но мало-по-малу я сталъ чувствовать себя мѣстнымъ жителемъ. Меня не тяготили условности, отъ которыхъ я бѣжалъ. Конечно, если живутъ хотя бы два человѣка вмѣстѣ, уже являются условности и отсутствіе свободы, и это называется общественностью, но тамошніе обычаи, хотя и тронутые налетомъ Европы, имѣютъ какую-то дѣтскую примитивность и священное древнѣйшее происхожденіе. Наконецъ, я нашелъ и то, чего искалъ главнымъ образомъ. Я хотѣлъ полюбить, и потому полюбилъ. У нея не было поэтическаго прозвища и, будучи христіанкой, она звалась Маланьей. Но она была не такъ черна, какъ можно было предположить по ея имени. Опять-таки, вопреки всѣмъ романическимъ фикціямъ, она не была ни танцовщицей, ни барабанщицей въ кабакѣ. Она была простой деревенской дѣвушкой. Я не настолько еще сдѣлался мѣстнымъ жителемъ, чтобы умѣть различать деревенскихъ арабовъ отъ городскихъ; очень богатыхъ можно было бы еще опредѣлить, потому что у нихъ въ домахъ стоятъ механическія піанино и висятъ олеографіи, изображающія французскаго президента и русскихъ генераловъ турецкой войны. Я не могъ жениться на Маланьѣ, но взялъ ее въ домъ, откупившись, какъ любовницу.
Она была христіанкой, и наши отношенія никого не возмущали. Я самъ сдѣлался простымъ и страстнымъ ребенкомъ и, казалось, всегда наши желанія и мысли совпадали. Я полюбилъ невинныя развлеченія, ея пѣсни изъ трехъ-четырехъ нотъ, игру въ шашки, кокетство и долгія, любовныя ночи. Я научился понимать ея языкъ, и она съ трудомъ выучила двѣ-три русскихъ фразы. Казалось, я былъ совершенно гарантированъ, что въ тѣхъ немногочисленныхъ нотахъ, изъ которыхъ со-
Я жил сначала, как живут сотни туристов; вероятно, больше всего я походил на этнографа, но мало-помалу я стал чувствовать себя местным жителем. Меня не тяготили условности, от которых я бежал. Конечно, если живут хотя бы два человека вместе, уже являются условности и отсутствие свободы, и это называется общественностью, но тамошние обычаи, хотя и тронутые налетом Европы, имеют какую-то детскую примитивность и священное древнейшее происхождение. Наконец, я нашел и то, чего искал главным образом. Я хотел полюбить, и потому полюбил. У неё не было поэтического прозвища и, будучи христианкой, она звалась Маланьей. Но она была не так черна, как можно было предположить по её имени. Опять-таки, вопреки всем романическим фикциям, она не была ни танцовщицей, ни барабанщицей в кабаке. Она была простой деревенской девушкой. Я не настолько еще сделался местным жителем, чтобы уметь различать деревенских арабов от городских; очень богатых можно было бы еще определить, потому что у них в домах стоят механические пианино и висят олеографии, изображающие французского президента и русских генералов турецкой войны. Я не мог жениться на Маланье, но взял ее в дом, откупившись, как любовницу.
Она была христианкой, и наши отношения никого не возмущали. Я сам сделался простым и страстным ребенком и, казалось, всегда наши желания и мысли совпадали. Я полюбил невинные развлечения, её песни из трех-четырех нот, игру в шашки, кокетство и долгие, любовные ночи. Я научился понимать её язык, и она с трудом выучила две-три русских фразы. Казалось, я был совершенно гарантирован, что в тех немногочисленных нотах, из которых со-
