Конечно, я полюбилъ ее не за это, она мнѣ просто понравилась, но потомъ меня восхищало больше всего именно это ея свойство. Каждый день былъ какъ новый, неизвѣстный, неисчерпанный, какой-то благостный даръ. Это ощущеніе шло, все усиливаясь, дѣлаясь все болѣе и болѣе острымъ, до самого того дня, какъ я рѣшилъ уѣхать. Ничто не заставляло думать о такой перемѣнѣ и о томъ, чтобы я рѣшился на разрывъ. Это было третьяго дня. Ты помнишь, какой стоялъ хорошій день? Мы рѣшили провести его, какъ влюбленные, будто мы не мужъ и жена, не живемъ вмѣстѣ въ болѣе или менѣе буржуазной квартирѣ, а любовники, видящіеся урывками, и которымъ цѣлый день (такой длинный, длинный и короткій, какъ мигъ, день) кажется волшебнымъ путешествіемъ. Если хочешь, въ нашемъ времяпрепровожденіи не было ничего особеннаго, оно было даже вульгарнымъ, но въ эти обыкновенныя, старыя, какъ міръ, формы, мы сумѣли влить новую опьянительную прелесть. Ничего особеннаго; мы катались, потомъ обѣдали вмѣстѣ не дома, вечеромъ были на „Тристанѣ“, — что можетъ быть банальнѣе, до слезъ банальнѣе такого дня? — а между тѣмъ, онъ намъ казался чудеснымъ, и дѣйствительно былъ такимъ. Пріѣхавъ домой, жена не переодѣвалась, а какъ была въ вечернемъ платьѣ, сѣла за рояль и стала тихонько играть „Смерть Изольды“. Казалось, вся душа только что прошедшаго дня, вся наша любовь дышала въ этихъ томительныхъ, теперь заглушенныхъ по комнатному звукахъ. Мы подошли къ окну и, отдернувъ занавѣску, стали смотрѣть на каналъ. Когда бываютъ такія ясныя осеннія ночи, мнѣ всегда Петербургъ представляется не русскимъ сѣвернымъ городомъ, а какою-то Вероною, гдѣ живутъ влюбленные соперники, и всегда кажется, что наступаетъ не зима, а готовится
Конечно, я полюбил ее не за это, она мне просто понравилась, но потом меня восхищало больше всего именно это её свойство. Каждый день был как новый, неизвестный, неисчерпанный, какой-то благостный дар. Это ощущение шло, всё усиливаясь, делаясь всё более и более острым, до самого того дня, как я решил уехать. Ничто не заставляло думать о такой перемене и о том, чтобы я решился на разрыв. Это было третьего дня. Ты помнишь, какой стоял хороший день? Мы решили провести его, как влюбленные, будто мы не муж и жена, не живем вместе в более или менее буржуазной квартире, а любовники, видящиеся урывками, и которым целый день (такой длинный, длинный и короткий, как миг, день) кажется волшебным путешествием. Если хочешь, в нашем времяпрепровождении не было ничего особенного, оно было даже вульгарным, но в эти обыкновенные, старые, как мир, формы, мы сумели влить новую опьянительную прелесть. Ничего особенного; мы катались, потом обедали вместе не дома, вечером были на „Тристане“, — что может быть банальнее, до слез банальнее такого дня? — а между тем, он нам казался чудесным, и действительно был таким. Приехав домой, жена не переодевалась, а как была в вечернем платье, села за рояль и стала тихонько играть „Смерть Изольды“. Казалось, вся душа только что прошедшего дня, вся наша любовь дышала в этих томительных, теперь заглушенных по комнатному звуках. Мы подошли к окну и, отдернув занавеску, стали смотреть на канал. Когда бывают такие ясные осенние ночи, мне всегда Петербург представляется не русским северным городом, а какою-то Вероною, где живут влюбленные соперники, и всегда кажется, что наступает не зима, а готовится
