Шарлотта Ивановна лучше, чѣмъ кто-либо, понимала значеніе „платонической любви“. Конечно, она не читала Платона, сомнительно даже, знала ли о самомъ его существованіи, но всякій разъ, когда она спрашивала у Ильи Петровича: — „какъ называются такія отношенія, какъ у насъ съ вами?„ — она неизмѣнно получала въ отвѣтъ: „это называется платонической любовью“; и наоборотъ, на вопросъ: „что значитъ платоническая любовь?“ — Илья Петровичъ всегда отвѣчалъ: „платоническая любовь? Это — такія отношенія, какъ вотъ у насъ съ вами, Шарлотта Ивановна“.
Такимъ образомъ, было очевидно, что платонически любить значило: вставать чуть-свѣтъ, бѣгать самой на рынокъ, ходить съ Песковъ на Морскую за какими-то особыми французскими булками, относиться съ благоговѣніемъ къ минутамъ, когда Илья Петровичъ поправлялъ ученическія тетрадки, пришивать ему пуговицы и штопать носки и, главное, находить во всемъ этомъ источникъ не очень разнообразныхъ, но неистощимыхъ удовольствій. Конечно, платоническая любовь требовала и смѣлости, и пренебреженья къ общественному мнѣнію. Если Шарлотта Ивановна не знала этого раньше, то отлично убѣдилась, когда ея родные и знакомые отступились отъ нея послѣ того, какъ она переѣхала въ домъ къ одинокому господину Веніаминову.
А новые, немногочисленные знакомые Ильи Петровича обращались съ ней — не то, какъ съ экономкой, не то
Шарлотта Ивановна лучше, чем кто-либо, понимала значение „платонической любви“. Конечно, она не читала Платона, сомнительно даже, знала ли о самом его существовании, но всякий раз, когда она спрашивала у Ильи Петровича: — „как называются такие отношения, как у нас с вами?„ — она неизменно получала в ответ: „это называется платонической любовью“; и наоборот, на вопрос: „что значит платоническая любовь?“ — Илья Петрович всегда отвечал: „платоническая любовь? Это — такие отношения, как вот у нас с вами, Шарлотта Ивановна“.
Таким образом, было очевидно, что платонически любить значило: вставать чуть-свет, бегать самой на рынок, ходить с Песков на Морскую за какими-то особыми французскими булками, относиться с благоговением к минутам, когда Илья Петрович поправлял ученические тетрадки, пришивать ему пуговицы и штопать носки и, главное, находить во всём этом источник не очень разнообразных, но неистощимых удовольствий. Конечно, платоническая любовь требовала и смелости, и пренебреженья к общественному мнению. Если Шарлотта Ивановна не знала этого раньше, то отлично убедилась, когда её родные и знакомые отступились от неё после того, как она переехала в дом к одинокому господину Вениаминову.
А новые, немногочисленные знакомые Ильи Петровича обращались с ней — не то, как с экономкой, не то
