вичъ здѣсь же перелистывалъ „Эмиля“. Машенька оставалась запертой и, казалась непричастной общей: ажитаціи. Наконецъ, часовъ около одиннадцати, казачекъ Кузька, блестя раскосыми глазами, прибѣжалъ впопыхахъ и почтительно, несмотря на катастрофичность момента, доложилъ: — около амбаровъ ѣдутъ.
— Мерзавцы! — выругался баринъ и добавилъ.
— Много?
— Четыре телѣги; человѣкъ тридцать. Тройками.
— Пушка есть?
— Имѣется!
Въ молчаніи прошло еще съ полчаса. Наконецъ, тотъ же Кузька ввелъ въ залу человѣкъ пять мужчинъ, одѣтыхъ по крестьянски, съ бородами и безъ бородъ, всѣ съ пистолетами и масками на лицахъ. Молча передалъ Петръ Трнфонычъ подносъ съ ключами выдѣлившемуся впередъ молодому, высокому мужику. Тотъ молча же поклонился, прибавивъ явно дѣланнымъ басомъ:
— Возвратимъ въ цѣлости.
— Чортъ бы тебя побралъ, — отвѣтилъ Барсуковъ. Илья Петровичъ, заложивъ пальцемъ страницу книги, поднялъ близорукіе глаза, ожидая ссоры, но мужикъ, ничего не сказавъ, взялъ всѣ ключи и пошелъ внутрь дома, оставивъ у дверей стражу съ заряженными пистолетами, курки которыхъ были взведены.
Когда непрошенные гости удалились, молчаніе снова воцарилось въ круглой залѣ, и было странно видѣть массивную фигуру Петра Трифоныча съ багровымъ пятнами лицомъ, сидѣвшую за тѣмъ же календаремъ на 1811 годъ и сутуловатаго философа, изучающаго „Эмиля“, межъ тѣмъ какъ но верхнимъ половицамъ были слышны тяжелыя шаги, а у дверей стояли бородатые мужики съ ножами за поясомъ, съ
вич здесь же перелистывал „Эмиля“. Машенька оставалась запертой и, казалась непричастной общей: ажитации. Наконец, часов около одиннадцати, казачок Кузька, блестя раскосыми глазами, прибежал впопыхах и почтительно, несмотря на катастрофичность момента, доложил: — около амбаров едут.
— Мерзавцы! — выругался барин и добавил.
— Много?
— Четыре телеги; человек тридцать. Тройками.
— Пушка есть?
— Имеется!
В молчании прошло еще с полчаса. Наконец, тот же Кузька ввел в залу человек пять мужчин, одетых по крестьянски, с бородами и без бород, все с пистолетами и масками на лицах. Молча передал Петр Трнфоныч поднос с ключами выделившемуся вперед молодому, высокому мужику. Тот молча же поклонился, прибавив явно деланным басом:
— Возвратим в целости.
— Чёрт бы тебя побрал, — ответил Барсуков. Илья Петрович, заложив пальцем страницу книги, поднял близорукие глаза, ожидая ссоры, но мужик, ничего не сказав, взял все ключи и пошел внутрь дома, оставив у дверей стражу с заряженными пистолетами, курки которых были взведены.
Когда непрошенные гости удалились, молчание снова воцарилось в круглой зале, и было странно видеть массивную фигуру Петра Трифоныча с багровым пятнами лицом, сидевшую за тем же календарем на 1811 год и сутуловатого философа, изучающего „Эмиля“, меж тем как но верхним половицам были слышны тяжелые шаги, а у дверей стояли бородатые мужики с ножами за поясом, с
