взятъ: во всякомъ случаѣ, пропалъ, невѣдомо, куда. Чтобы стала дѣлать запертая Машенька, еслибы не помнила словъ: — никакимъ розсказнямъ и слухамъ не вѣрь. Видъ подавай, что вѣришь, сердцемъ же не вѣрь.
Но были ли это просто тѣ слухи, которымъ нельзя было вѣрить или могло случиться то, чего не предвидѣла простодушная голова молодого Ильичевскаго? Такъ что героиня наша не только подавала видъ, что огорчена и смущена, но и, на самомъ дѣлѣ, смутилась и огорчилась въ глубинѣ своего мужественнаго, но нѣжнаго сердца.
Дома все, казалось, оставалось покойно и безъ перемѣнъ; такъ же доносился стукъ ножей и вилокъ изъ буфетной и менуэты Гайдна изъ зала, тѣ же люди проходили мимо оконъ Машеньки, какъ-будто на Ильичевскихъ не нападали таинственные разбойники, не пропадалъ Гришенька (въ плѣну? убитъ?), не была заперта его возлюбленная. Вѣсти о разбойникахъ принесъ не Василій, а появились они, неизвѣстно, откуда, такъ что и здѣсь даже нельзя было судить и опредѣлить, съ вѣдома ли Григорія Алексѣевича распускаются такіе слухи, или, дѣйствительно, съ нимъ произошло то, что вовсе не входило въ программу его поступковъ.
Петръ Трнфонычъ въ пылу гнѣва сначала хотѣлъ на слѣдующее утро поѣхать къ сосѣду и избить его, „какъ щенка“, но, подумавъ и поговоривъ съ сыномъ, рѣшилъ стрѣляться съ Ильичевскимъ, такъ какъ послѣдній, хотя „каналья и масонъ“, былъ дворянинъ тѣмъ не менѣе, и не подобало унижать благороднаго званія. А тутъ какъ разъ подоспѣли вѣсти о разбойничьемъ нападеніи и исчезновеніи Григорія Алексѣевича. Какъ проникли эти слухи въ Борсуковку, было
взят: во всяком случае, пропал неведомо куда. Чтобы стала делать запертая Машенька, если бы не помнила слов: — никаким россказням и слухам не верь. Вид подавай, что веришь, сердцем же не верь.
Но были ли это просто те слухи, которым нельзя было верить или могло случиться то, чего не предвидела простодушная голова молодого Ильичевского? Так что героиня наша не только подавала вид, что огорчена и смущена, но и, на самом деле, смутилась и огорчилась в глубине своего мужественного, но нежного сердца.
Дома всё, казалось, оставалось покойно и без перемен; так же доносился стук ножей и вилок из буфетной и менуэты Гайдна из зала, те же люди проходили мимо окон Машеньки, как-будто на Ильичевских не нападали таинственные разбойники, не пропадал Гришенька (в плену? убит?), не была заперта его возлюбленная. Вести о разбойниках принес не Василий, а появились они, неизвестно, откуда, так что и здесь даже нельзя было судить и определить, с ведома ли Григория Алексеевича распускаются такие слухи, или, действительно, с ним произошло то, что вовсе не входило в программу его поступков.
Петр Трнфоныч в пылу гнева сначала хотел на следующее утро поехать к соседу и избить его, „как щенка“, но, подумав и поговорив с сыном, решил стреляться с Ильичевским, так как последний, хотя „каналья и масон“, был дворянин тем не менее, и не подобало унижать благородного звания. А тут как раз подоспели вести о разбойничьем нападении и исчезновении Григория Алексеевича. Как проникли эти слухи в Борсуковку, было
