— Можешь-ли сомнѣваться въ этомъ, Гришенька? — спросила Марья Петровна, глядя съ упованіемъ и любовью въ наивные и открытые глаза своего возлюбленнаго, гдѣ читалось простодушіе, чистота и покорность, но никакъ не знатный и смѣлый планъ, о которомъ говорилъ Григорій Алексѣевичъ.
Крѣпко сжавъ руку дѣвушки и помолчавъ, тотъ дѣловитымъ и таинственнымъ голосомъ продолжалъ:
— Никакимъ розсказнямъ и слухамъ не вѣрь, что бы про меня ни говорили. Видъ подавай, что вѣришь, сердцемъ же не вѣрь. Черезъ Василья извѣщать буду, что дѣлать, дѣлай безпрекословно, слушай его, какъ Святое писаніе. Ко всему будь готова и помни, что ничего худого не произойдетъ. Больше покуда ничего не скажу.
Маша крѣпче прижалась къ молодому человѣку и начала печально:
— Хоть-бы одинъ конецъ, Гришенька! не въ силахъ я томиться; каждый день до твоего свиста ровно въ лихорадкѣ горю, сегодня даже вышивать не могла, весь бисеръ перепутала.
— Дома-то не замѣчаютъ?
— Навѣрное, нѣтъ. Батюшка спитъ, да но хозяйству кричитъ, а Илья что? книжки читаетъ, гуляетъ, да на клавирѣ наигрываетъ… когда и я пою… но бесѣдуетъ со мною мало. Скоро осень!
— Грибовъ очень много: видалъ, проходя.
— Каждый день кушаемъ. Просилась съ дѣвками — не пустили.
Въ это мгновеніе въ отверстіе двери проснулось круглое лицо ихъ вѣрнаго сторожа, и, махая рукой, Феня заговорила громкимъ шопотомъ:
— Барышня, къ ужину ищутъ, совсѣмъ недалече!
— Можешь ли сомневаться в этом, Гришенька? — спросила Марья Петровна, глядя с упованием и любовью в наивные и открытые глаза своего возлюбленного, где читалось простодушие, чистота и покорность, но никак не знатный и смелый план, о котором говорил Григорий Алексеевич.
Крепко сжав руку девушки и помолчав, тот деловитым и таинственным голосом продолжал:
— Никаким розсказням и слухам не верь, что бы про меня ни говорили. Вид подавай, что веришь, сердцем же не верь. Через Василья извещать буду, что делать, делай беспрекословно, слушай его, как Святое писание. Ко всему будь готова и помни, что ничего худого не произойдет. Больше покуда ничего не скажу.
Маша крепче прижалась к молодому человеку и начала печально:
— Хоть бы один конец, Гришенька! не в силах я томиться; каждый день до твоего свиста ровно в лихорадке горю, сегодня даже вышивать не могла, весь бисер перепутала.
— Дома-то не замечают?
— Наверное, нет. Батюшка спит, да но хозяйству кричит, а Илья что? книжки читает, гуляет, да на клавире наигрывает… когда и я пою… но беседует со мною мало. Скоро осень!
— Грибов очень много: видал, проходя.
— Каждый день кушаем. Просилась с девками — не пустили.
В это мгновение в отверстие двери проснулось круглое лицо их верного сторожа, и, махая рукой, Феня заговорила громким шёпотом:
— Барышня, к ужину ищут, совсем недалече!
