вамъ о немъ говорить. Мнѣ хотѣлось быть откровеннымъ и смѣлымъ до конца, чтобы испытать настоящую и свободную любовь, чтобы заглянуть въ ту жуткую и сладкую бездну, которая зовется «страсть», и при которой такъ небывало измѣняются всѣ мѣрки и критеріи.
Анна Яковлевна поблѣднѣла и отняла руку, насторожившись.
— Откуда это? — спросила она какъ-то нелѣпо.
Но Георгій Васильевичъ, очевидно, понялъ ея вопросъ и молчалъ.
— Откуда это? — еще болѣе грозно повторила Звонкова.
— Ваши же золотыя снова! — еле слышно отвѣчалъ Гуляръ, низко наклоняя голову.
Анна Яковлевна задохнулась, покраснѣла, закашлялась.
— Такъ значитъ… такъ значитъ?.. — волненіе мѣшало ей докончить фразу.
Георгій Васильевичъ быстро и виновато заговорилъ:
— Вы должны меня простить. Мнѣ хотѣлось знать ваше искреннее мнѣніе… я рѣшился на маленькій обманъ… это я былъ вашимъ корреспондентомъ…
Анна Яковлевна закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Георгій Васильевичъ хотѣлъ ужъ идти за водой, какъ Звонкова, не спѣша, снова подняла вѣки и начала тихо:
— Какъ вы не понимаете, что одно дѣло — писать романы, рѣшать судьбу своихъ героевъ…
— Да, но отвѣчая на письма, давая совѣты, вы рѣшаете судьбу не только вымышленныхъ персонажей, но и живыхъ, хотя и неизвѣстныхъ вамъ людей.
— Ахъ, Боже мой, разсуждаешь логически, красиво и увлекательно, забывая глупость и слабость человѣческаго сердца.
— Я думалъ, что въ моемъ письмѣ такъ похоже, такъ прозрачно изображены наши отношенія, что вы поймете.
вам о нём говорить. Мне хотелось быть откровенным и смелым до конца, чтобы испытать настоящую и свободную любовь, чтобы заглянуть в ту жуткую и сладкую бездну, которая зовется «страсть», и при которой так небывало изменяются все мерки и критерии.
Анна Яковлевна побледнела и отняла руку, насторожившись.
— Откуда это? — спросила она как-то нелепо.
Но Георгий Васильевич, очевидно, понял её вопрос и молчал.
— Откуда это? — еще более грозно повторила Звонкова.
— Ваши же золотые снова! — еле слышно отвечал Гуляр, низко наклоняя голову.
Анна Яковлевна задохнулась, покраснела, закашлялась.
— Так значит… так значит?.. — волнение мешало ей докончить фразу.
Георгий Васильевич быстро и виновато заговорил:
— Вы должны меня простить. Мне хотелось знать ваше искреннее мнение… я решился на маленький обман… это я был вашим корреспондентом…
Анна Яковлевна закрыла глаза и откинулась на спинку кресла. Георгий Васильевич хотел уж идти за водой, как Звонкова, не спеша, снова подняла веки и начала тихо:
— Как вы не понимаете, что одно дело — писать романы, решать судьбу своих героев…
— Да, но отвечая на письма, давая советы, вы решаете судьбу не только вымышленных персонажей, но и живых, хотя и неизвестных вам людей.
— Ах, Боже мой, рассуждаешь логически, красиво и увлекательно, забывая глупость и слабость человеческого сердца.
— Я думал, что в моем письме так похоже, так прозрачно изображены наши отношения, что вы поймете.
