ность не покидала Рындина, давала ему столько совковъ, такъ неутомимо позировала иногда по семи часовъ въ сутки, — что могла считаться авторомъ произведенія почти въ такой же мѣрѣ, какъ и самъ художникъ. Наконецъ, картина была окончена. Фанни долго смотрѣла, будто не на свое изображеніе, на надменную слегка, такую странную и прекрасную даму, державшую на свѣтъ бокалъ краснаго вина, и тихо молвила:
— Такъ вотъ я какая!
Рындинъ озабоченно заговорилъ:
— Развѣ вы находите, что не похоже? Можетъ быть, въ данную минуту вы и не совсѣмъ такая, но я хотѣлъ показать васъ настоящею, такою, какою я васъ вижу и васъ люблю!
Сказалъ и испугался. Но Быстрова, не отводя глазъ отъ полотна, улыбнулась и прошептала попрежнему тихо:
Да, вы меня любите, я это вижу. И вы знаете, что я васъ также люблю, васъ и вашъ талантъ, вашъ геній, — и это навсегда, что бы ни служилось!
— Но что же можетъ случиться?..
— Не знаю. По моему, ничего дурного не произойдетъ. Васъ ждетъ удача и слава!
Дѣйствительно, ничего дурного не произошло, публика и критика сразу обратили вниманіе на «женщину съ зонтикомъ», и Рындинъ впервые жадно глоталъ сладкую отраву успѣха. Фанни не дѣлила открыто торжества своего художника, такъ какъ, отчасти: по просьбѣ матери, отчасти по собственному желанію, она нигдѣ не появлялась съ Дмитріемъ Петровичемъ, сохраняя свое положеніе вдохновительницы только для самой интимной, сердечной жизни.
Она не была даже на открытіи выставки и только изъ газетныхъ замѣтокъ да разсказовъ самаго Рындина знала объ «ихъ» торжествѣ. Она отправилась посмотрѣть на свой портретъ лишь черезъ три-четыре дня утромъ, чтобы было
ность не покидала Рындина, давала ему столько совков, так неутомимо позировала иногда по семи часов в сутки, — что могла считаться автором произведения почти в такой же мере, как и сам художник. Наконец, картина была окончена. Фанни долго смотрела, будто не на свое изображение, на надменную слегка, такую странную и прекрасную даму, державшую на свет бокал красного вина, и тихо молвила:
— Так вот я какая!
Рындин озабоченно заговорил:
— Разве вы находите, что не похоже? Может быть, в данную минуту вы и не совсем такая, но я хотел показать вас настоящею, такою, какою я вас вижу и вас люблю!
Сказал и испугался. Но Быстрова, не отводя глаз от полотна, улыбнулась и прошептала по-прежнему тихо:
Да, вы меня любите, я это вижу. И вы знаете, что я вас также люблю, вас и ваш талант, ваш гений, — и это навсегда, что бы ни служилось!
— Но что же может случиться?..
— Не знаю. По моему, ничего дурного не произойдет. Вас ждет удача и слава!
Действительно, ничего дурного не произошло, публика и критика сразу обратили внимание на «женщину с зонтиком», и Рындин впервые жадно глотал сладкую отраву успеха. Фанни не делила открыто торжества своего художника, так как, отчасти: по просьбе матери, отчасти по собственному желанию, она нигде не появлялась с Дмитрием Петровичем, сохраняя свое положение вдохновительницы только для самой интимной, сердечной жизни.
Она не была даже на открытии выставки и только из газетных заметок да рассказов самого Рындина знала об «их» торжестве. Она отправилась посмотреть на свой портрет лишь через три-четыре дня утром, чтобы было
