художникъ имѣлъ нѣкоторое основаніе такъ ее отмѣтить въ каталогѣ.
На самомъ дѣлѣ эта дама не была ни натурщицей, ни эксцентричной заказчицей, ни женой и ни любовницей Дмитрія Петровича Рындина, — она была женщиной, которую онъ любилъ. Она! была изъ порядочнаго семейства, и если никому не была извѣстна, то только потому, что долгое время, почти съ дѣтства, жила за границей. Онъ былъ еще начинающимъ художникомъ и писалъ этюды въ Швеціи, тамъ они и познакомились, и Феофанія Яковлевна Быстрова увидѣла въ его наброскахъ то, чего не видѣли другіе и чего не вполнѣ сознавалъ даже онъ самъ. Она будто открыла глаза художнику на всю значительность и остроту его таланта. Съ того и началась ихъ дружба. Мать Феофаніи или Фанни, какъ ее называли, рѣдко выходила изъ дому, будучи все время больной и словно офиціально взявъ на себя къ тому же роль «несчастной женщины»; художникъ и барышня Быстрова, въ качествѣ иностранцевъ, пользовались большой свободой, — такъ что никто не удивлялся, встрѣчая ихъ всегда вмѣстѣ, будь то въ маленькомъ залѣ провинціальнаго курорта, или на берегу моря, или въ лѣсу, гдѣ Дмитрій Петровичъ сидѣлъ за мольбертомъ, а Фанни поодаль лежала на пледѣ съ книжкой въ рукѣ, иногда читая, иногда смотря на высокія облака сквозь пушистыя вѣтки.
Межъ ними велись долгія и разнообразныя бесѣды, но не было сказано слова «люблю». Дмитрій Петровичъ зналъ это безъ словъ и почему-то думалъ, что онъ самъ также не безразличенъ для Фанни. И вотъ что странно: несмотря на то, что все это (ну, этотъ романъ, если хотите) происходилъ лѣтомъ, Рындину казалось, что стоитъ ясная, морозная зима. Иногда: это впечатлѣніе было такъ сильно и ощутительно, что ему требовалось усиліе вода, чтобы не предложитъ, напримѣръ, своей спутницѣ побѣгать на лыжахъ. Вѣроятно, въ лицѣ, голосѣ, манерахъ дѣвушки было что-
художник имел некоторое основание так ее отметить в каталоге.
На самом деле эта дама не была ни натурщицей, ни эксцентричной заказчицей, ни женой и ни любовницей Дмитрия Петровича Рындина, — она была женщиной, которую он любил. Она! была из порядочного семейства, и если никому не была известна, то только потому, что долгое время, почти с детства, жила за границей. Он был еще начинающим художником и писал этюды в Швеции, там они и познакомились, и Феофания Яковлевна Быстрова увидела в его набросках то, чего не видели другие и чего не вполне сознавал даже он сам. Она будто открыла глаза художнику на всю значительность и остроту его таланта. С того и началась их дружба. Мать Феофании или Фанни, как ее называли, редко выходила из дому, будучи всё время больной и словно официально взяв на себя к тому же роль «несчастной женщины»; художник и барышня Быстрова, в качестве иностранцев, пользовались большой свободой, — так что никто не удивлялся, встречая их всегда вместе, будь то в маленьком зале провинциального курорта, или на берегу моря, или в лесу, где Дмитрий Петрович сидел за мольбертом, а Фанни поодаль лежала на пледе с книжкой в руке, иногда читая, иногда смотря на высокие облака сквозь пушистые ветки.
Меж ними велись долгия и разнообразные беседы, но не было сказано слова «люблю». Дмитрий Петрович знал это без слов и почему-то думал, что он сам также не безразличен для Фанни. И вот что странно: несмотря на то, что всё это (ну, этот роман, если хотите) происходил летом, Рындину казалось, что стоит ясная, морозная зима. Иногда: это впечатление было так сильно и ощутительно, что ему требовалось усилие вода, чтобы не предложит, например, своей спутнице побегать на лыжах. Вероятно, в лице, голосе, манерах девушки было что-
