Васса Петровна будто вздрогнула, но сказала спокойно:
— Пройдемте ко мнѣ!
Очевидно, порученіе, данное Піамѣ, ни отъ кого не осталось тайной, такъ какъ даже тетя Вѣра, увидя шепчущихся въ коридорѣ, сдѣлала видъ, что ничего не замѣчаетъ.
Опять Васса Петровна заперла дверь, вынула сторублевку, но не передала ее Піамѣ, а положила передъ собою и сказала:
— Разсказывайте. Только, пожалуйста, не врать.
— Видѣла, матушка! ну ужъ и красавица, — не на что и смотрѣть: маленькая, черная, худая, на правую ногу будто прихрамываетъ. И чѣмъ, спрашивается, прельстила? Вѣдь вы-то у насъ королева!..
— Это оставьте!
— Да какъ же оставить. Вѣдь та, полька-то — шкура вѣдь, прямо шкура. А глаза, какъ плошки, огромные! и не франтовата даже!
— Одѣвается не важно? — почему-то заинтересовалась Петрова. Піама тонко разсмѣялась.
— Какъ огородное чучело! Все виситъ, а нога и руки, какъ спички, торчатъ. Не иначе, какъ опоила чѣмъ Модеста Несторовича.
Піема въ первый разъ вслухъ и опредѣленно назвала Деболина по имени и отчеству. Васса Петровна словно пришла въ себя: долго смотрѣла на старуху, не говоря ни слова, потомъ прошептала чуть слышно: «какая гадость», быстро, быстро передала сто рублей, почти бросила и дала знакъ, чтобы Піама Васильевна оставила ее одну. О Деболинѣ и Жадынской будто позабыли; Петрова съ виду даже нѣсколько успокоилась и словно повеселѣла, такъ что дома подумывали, что эта исторія уже кончилась, хотя, по правдѣ сказать, она только что начиналась.
Однажды, утромъ, Васса Петровна, по обыкновенію пившая чай раньше Вѣры Прокофьевны, къ приходу послѣд-
Васса Петровна будто вздрогнула, но сказала спокойно:
— Пройдемте ко мне!
Очевидно, поручение, данное Пиаме, ни от кого не осталось тайной, так как даже тётя Вера, увидя шепчущихся в коридоре, сделала вид, что ничего не замечает.
Опять Васса Петровна заперла дверь, вынула сторублевку, но не передала её Пиаме, а положила перед собою и сказала:
— Рассказывайте. Только, пожалуйста, не врать.
— Видела, матушка! ну уж и красавица, не на что и смотреть: маленькая, чёрная, худая, на правую ногу будто прихрамывает. И чем, спрашивается, прельстила? Ведь вы-то у нас королева!..
— Это оставьте!
— Да как же оставить. Ведь та, полька-то — шкура ведь, прямо шкура. А глаза, как плошки, огромные! и не франтовата даже!
— Одевается не важно? — почему-то заинтересовалась Петрова. Пиама тонко рассмеялась.
— Как огородное чучело! Всё висит, а нога и руки, как спички, торчат. Не иначе, как опоила чем Модеста Несторовича.
Пиема в первый раз вслух и определенно назвала Деболина по имени и отчеству. Васса Петровна словно пришла в себя: долго смотрела на старуху, не говоря ни слова, потом прошептала чуть слышно: «какая гадость», быстро, быстро передала сто рублей, почти бросила и дала знак, чтобы Пиама Васильевна оставила ее одну. О Деболине и Жадынской будто позабыли; Петрова с виду даже несколько успокоилась и словно повеселела, так что дома подумывали, что эта история уже кончилась, хотя, по правде сказать, она только что начиналась.
Однажды, утром, Васса Петровна, по обыкновению пившая чай раньше Веры Прокофьевны, к приходу послед-
