неровно топочущіе шаги заставили ее обернуться. На порогѣ стоялъ Ландышевъ въ новенькихъ перчаткахъ, страшно тараща уставленные въ одну точку (именно, на Марью Львовну) глаза. Лило у Сталиной было незначительно и замѣчательно добродушно. Кромѣ того, она любила говорить и совсѣмъ не умѣла выдерживать паузъ. Потому, видя гостя молчащимъ и въ какомъ-то необычайномъ состояніи, она быстро воскликнула:
— Входите, входите, Николай Семеновичъ, я слышала, кто-то идетъ, но не думала, что это вы. Какъ это вы прошли безъ звонка? На улицѣ тепло, кажется? Я еще сегодня не выходила.
Марья Львовна начала очень бойко и любезно, но видя, что Ландышевъ все молчитъ и только таращитъ глаза, смутилась, какъ бы испугалась и, понижая тонъ, кончила растерянно и жалобно. Хотѣла было подойти къ нему, поздороваться попросту, но странный видъ посѣтителя удержалъ ее. Секунду она подумала даже, не сумеречный ли это призракъ, какъ вдругъ Николай Семеновичъ сдѣлалъ шагъ впередъ и заговорилъ хриплымъ голосомъ: «Мари».
Марья Львовна охнула, колыхнулась и снова застыла. Ландышевъ, между тѣмъ, продолжалъ, словно вспоминая затверженную роль:
— Не притворяйтесь. Я видѣлъ ваше настоящее лицо минуту тему назадъ.
— Не надо, не надо. — зашептала Марья Львовна! и даже попробовала замахать ручкою, но тотъ продолжалъ неукоснительно:
— Вы меня любите! Сомнѣнія быть не можетъ: напрасно вы стали бы отпираться.
Онъ остановился, вытащилъ быстро изъ кармана записную книжку, посмотрѣлъ на нее, опять спряталъ и продолжалъ, не мѣняя тона:
— Теперь я знаю навѣрное, что вы меня любите!
неровно топочущие шаги заставили ее обернуться. На пороге стоял Ландышев в новеньких перчатках, страшно тараща уставленные в одну точку (именно, на Марью Львовну) глаза. Лило у Сталиной было незначительно и замечательно добродушно. Кроме того, она любила говорить и совсем не умела выдерживать пауз. Потому, видя гостя молчащим и в каком-то необычайном состоянии, она быстро воскликнула:
— Входите, входите, Николай Семенович, я слышала, кто-то идет, но не думала, что это вы. Как это вы прошли без звонка? На улице тепло, кажется? Я еще сегодня не выходила.
Марья Львовна начала очень бойко и любезно, но видя, что Ландышев всё молчит и только таращит глаза, смутилась, как бы испугалась и, понижая тон, кончила растерянно и жалобно. Хотела было подойти к нему, поздороваться попросту, но странный вид посетителя удержал ее. Секунду она подумала даже, не сумеречный ли это призрак, как вдруг Николай Семенович сделал шаг вперед и заговорил хриплым голосом: «Мари».
Марья Львовна охнула, колыхнулась и снова застыла. Ландышев, между тем, продолжал, словно вспоминая затверженную роль:
— Не притворяйтесь. Я видел ваше настоящее лицо минуту тему назад.
— Не надо, не надо. — зашептала Марья Львовна! и даже попробовала замахать ручкою, но тот продолжал неукоснительно:
— Вы меня любите! Сомнения быть не может: напрасно вы стали бы отпираться.
Он остановился, вытащил быстро из кармана записную книжку, посмотрел на нее, опять спрятал и продолжал, не меняя тона:
— Теперь я знаю наверное, что вы меня любите!
