Страница:Кузмин - Бабушкина шкатулка.djvu/40

Эта страница была вычитана


34

зался въ визиткѣ и синемъ галстухѣ и, пересѣвъ ближе къ хозяину, началъ сомнабулически:

— Она была въ бѣломъ платьѣ и стояла у окна. Услышавъ, вѣроятно, мои нервные шаги, она обернулась такъ быстро, что не успѣла прогнать со своего лица выраженія восторженнаго удивленія. Я моментально остановился, Мари сейчасъ же приняла свое обычное привѣтливо-насмѣшливое выраженіе. (Ты знаешь, какъ нестерпимо видѣть въ любимомъ существѣ притворство, маску! И потомъ, холодная любезность меня совершенно обезоруживаетъ). Но то первое выраженіе не ускользнуло отъ моего напряженнаго, влюбленнаго вниманія.

Кокоша даже раскрылъ ротъ, восхищенный Колинымъ краснорѣчіемъ. Нужно сознаться, что тотъ сохранилъ такую серьезность, говорилъ съ такимъ паѳосомъ, съ такими жестами, былъ такъ, если хотите, красивъ со своимъ матовымъ лицомъ, черными усами и большими глазами, что не только Ландышеву могъ показаться идеальнымъ героемъ любовнаго свѣтскаго романа, «графомъ» или «маркизомъ».

— Я ступилъ шагъ и произнесъ: «Мари!» Она опустила глаза. Я продолжалъ: «Не притворяйтесь, я видѣлъ ваше настоящее лицо минуту тому назадъ. Вы меня любите! Сомнѣнія быть не можетъ. Напрасно вы стали бы отпираться! Теперь я знаю навѣрное, что вы меня любите!» Я сказалъ это очень проникновенно, фиксируя ее своимъ взглядамъ. Она хотѣла было улыбнуться, но ясно было видно, что еще минута — и она затрепещетъ. Наконецъ, она овладѣла собой и сказала: «Не говорите такъ громко, васъ могутъ услыхать». Очевидно, это было не болѣе, какъ уловка, потому что, во-первыхъ, я говорилъ вовсе не такъ громко, во-вторыхъ, дома никого не было, кромѣ глухой бабушки ея мужа. Я подошелъ къ Мари, взялъ ее за руку и долго смотрѣлъ молча. На всякій равнодушный взглядъ лицо ея ничего не выражало, кромѣ нѣкоторой досады, но я чувствовалъ,

Тот же текст в современной орфографии

зался в визитке и синем галстуке и, пересев ближе к хозяину, начал сомнабулически:

— Она была в белом платье и стояла у окна. Услышав, вероятно, мои нервные шаги, она обернулась так быстро, что не успела прогнать со своего лица выражения восторженного удивления. Я моментально остановился, Мари сейчас же приняла свое обычное приветливо-насмешливое выражение. (Ты знаешь, как нестерпимо видеть в любимом существе притворство, маску! И потом, холодная любезность меня совершенно обезоруживает). Но то первое выражение не ускользнуло от моего напряженного, влюбленного внимания.

Кокоша даже раскрыл рот, восхищенный Колиным красноречием. Нужно сознаться, что тот сохранил такую серьезность, говорил с таким пафосом, с такими жестами, был так, если хотите, красив со своим матовым лицом, черными усами и большими глазами, что не только Ландышеву мог показаться идеальным героем любовного светского романа, «графом» или «маркизом».

— Я ступил шаг и произнес: «Мари!» Она опустила глаза. Я продолжал: «Не притворяйтесь, я видел ваше настоящее лицо минуту тому назад. Вы меня любите! Сомнения быть не может. Напрасно вы стали бы отпираться! Теперь я знаю наверное, что вы меня любите!» Я сказал это очень проникновенно, фиксируя ее своим взглядам. Она хотела было улыбнуться, но ясно было видно, что еще минута — и она затрепещет. Наконец, она овладела собой и сказала: «Не говорите так громко, вас могут услыхать». Очевидно, это было не более, как уловка, потому что, во-первых, я говорил вовсе не так громко, во-вторых, дома никого не было, кроме глухой бабушки её мужа. Я подошел к Мари, взял ее за руку и долго смотрел молча. На всякий равнодушный взгляд лицо её ничего не выражало, кроме некоторой досады, но я чувствовал,