мильфотность и романичность романовъ съ ними. Съ барышней же какой романъ, и чѣмъ онъ можетъ кончиться? Въ лучшемъ случаѣ, если барышня порядочная, то законнымъ бракомъ, а непорядочная дѣвушка — это что-то до такой степени неестественное и чудовищное, что сразу весь романтизмъ пропадаетъ. Романъ съ дамой, нисколько не вредя ея репутаціи, имѣетъ въ себѣ настоящую романическую прелесть. Оба романа были въ самомъ началѣ, особенно, у Кокоши, но и у Коли ничего рѣшительно еще не происходило, по крайней мѣрѣ, судя по разсказамъ, въ которыхъ едва ли онъ что-нибудь утаивалъ отъ своего друга. Но сегодня, повидимому, что-то случилось, судя по тому, какъ быстро вошелъ Локтевъ въ небольшую комнату Ландышева, не снимая пальто, сейчасъ же сѣлъ на кушетку и, не здороваясь, смотрѣлъ на хозяина, улыбаясь и хлопая снятой (такой разглаженной, что трудно было ее принять за надѣванную) перчаткой по колѣнкѣ. Николай Семеновичъ тоже молчалъ и пристально смотрѣлъ на гостя, словно изучая, какъ ведутъ себя настоящіе молодые люди въ рѣшительные и счастливые дни. — и почему-то ему казалось, что весь шикъ и очарованье Локтева (вотъ въ данную минуту) заключается въ новенькой перчаткѣ и въ томъ, какъ онъ хлопаетъ себя ею по полосатымъ колѣнкамъ. Наконецъ, Коля возгласилъ:
— Можешь меня поздравить!
Кокоша издалъ неопредѣленный и радостный звукъ.
— Мари — моя! — продолжалъ Коля, снимая перчатку и съ лѣвой руки.
— Сегодня… Это было головокружительно.
Николай Семеновичъ ухватился за край стола, чтобы не упасть, до такой степени на него нахлынула радость, гордость, зависть, сознаніе собственнаго ничтожества, твердая рѣшимость быть, какъ Коля («будемъ, какъ солнце») и разныя другія бурныя и противорѣчивыя чувства.
Коля уже снялъ пальто, не переставая улыбаться, ока-
мильфотность и романичность романов с ними. С барышней же какой роман, и чем он может кончиться? В лучшем случае, если барышня порядочная, то законным браком, а непорядочная девушка — это что-то до такой степени неестественное и чудовищное, что сразу весь романтизм пропадает. Роман с дамой, нисколько не вредя её репутации, имеет в себе настоящую романическую прелесть. Оба романа были в самом начале, особенно, у Кокоши, но и у Коли ничего решительно еще не происходило, по крайней мере, судя по рассказам, в которых едва ли он что-нибудь утаивал от своего друга. Но сегодня, по-видимому, что-то случилось, судя по тому, как быстро вошел Локтев в небольшую комнату Ландышева, не снимая пальто, сейчас же сел на кушетку и, не здороваясь, смотрел на хозяина, улыбаясь и хлопая снятой (такой разглаженной, что трудно было ее принять за надеванную) перчаткой по коленке. Николай Семенович тоже молчал и пристально смотрел на гостя, словно изучая, как ведут себя настоящие молодые люди в решительные и счастливые дни. — и почему-то ему казалось, что весь шик и очарованье Локтева (вот в данную минуту) заключается в новенькой перчатке и в том, как он хлопает себя ею по полосатым коленкам. Наконец, Коля возгласил:
— Можешь меня поздравить!
Кокоша издал неопределенный и радостный звук.
— Мари — моя! — продолжал Коля, снимая перчатку и с левой руки.
— Сегодня… Это было головокружительно.
Николай Семенович ухватился за край стола, чтобы не упасть, до такой степени на него нахлынула радость, гордость, зависть, сознание собственного ничтожества, твердая решимость быть, как Коля («будем, как солнце») и разные другие бурные и противоречивые чувства.
Коля уже снял пальто, не переставая улыбаться, ока-
