— Я велю прислать. Папа правъ: какое бы время ни было, ѣсть все-таки нужно. Не огорчайтесь, мама, я увѣрена, что Сережа умеръ хорошо, бодро и доблестно. Думайте объ этомъ. А теперь я пойду.
— Иди, дитя, Христосъ съ тобою!
И Марья Васильевна мелко закрестила все нахмуренную дочь.
Суховодова отъ огорченья ли, отъ волненія ли, какъ произойдетъ объясненіе Степана Яковлевича съ Наташей, сейчасъ же легла на широкую деревянную кровать и даже закрылась одѣяломъ. Отъ завтрака, дѣйствительно, она отказалась и все прислушивалась къ голосамъ въ столовой. Смутно доносился говоръ и легкій стукъ посуды, но отдѣльныхъ словъ или даже интонацій нельзя было разобралъ. Наконецъ, все смолкло, и послышались шаги по коридору. Марья Васильевна натянула одѣяло на голову. Въ комнату постучали и вошли Суховодовъ и Наташа. Лицо Степана Яковлевича было почтительно соболѣзнующимъ, будто онъ дѣлалъ визитъ постороннему человѣку, понесшему потерю. Подойдя къ кровати, онъ взялъ Марью Васильевну за руку и долго стоять молча. Наконецъ, произнесъ:
— Вы сами не расхворайтесь, Марья Васильевна, это будетъ уже совсѣмъ не порядокъ. Сережа у насъ взять, да вы еще заболѣете, что же это будетъ? А съ этой суффражисткой (онъ кивнулъ на Наташу) мнѣ не ужиться.
— Боже мой, Боже мой! — завздыхала лежавшая, — бѣдный мой мальчикъ!
— Да, очень горестная утрата и неожиданная. Но онъ могъ и здѣсь захворать тифомъ, дифтеритомъ. Это такая случайность, такая лотерея. Намедни мнѣ говорила Марья Андреевна…
Суховодовъ готовъ былъ разсказать какой-то подходящій къ случаю печальный анекдотъ, но жена такъ умоляюще
— Я велю прислать. Папа прав: какое бы время ни было, есть всё-таки нужно. Не огорчайтесь, мама, я уверена, что Сережа умер хорошо, бодро и доблестно. Думайте об этом. А теперь я пойду.
— Иди, дитя, Христос с тобою!
И Марья Васильевна мелко закрестила всё нахмуренную дочь.
Суховодова от огорченья ли, от волнения ли, как произойдет объяснение Степана Яковлевича с Наташей, сейчас же легла на широкую деревянную кровать и даже закрылась одеялом. От завтрака, действительно, она отказалась и всё прислушивалась к голосам в столовой. Смутно доносился говор и легкий стук посуды, но отдельных слов или даже интонаций нельзя было разобрал. Наконец, всё смолкло, и послышались шаги по коридору. Марья Васильевна натянула одеяло на голову. В комнату постучали и вошли Суховодов и Наташа. Лицо Степана Яковлевича было почтительно соболезнующим, будто он делал визит постороннему человеку, понесшему потерю. Подойдя к кровати, он взял Марью Васильевну за руку и долго стоять молча. Наконец, произнес:
— Вы сами не расхворайтесь, Марья Васильевна, это будет уже совсем не порядок. Сережа у нас взять, да вы еще заболеете, что же это будет? А с этой суфражисткой (он кивнул на Наташу) мне не ужиться.
— Боже мой, Боже мой! — завздыхала лежавшая, — бедный мой мальчик!
— Да, очень горестная утрата и неожиданная. Но он мог и здесь захворать тифом, дифтеритом. Это такая случайность, такая лотерея. Намедни мне говорила Марья Андреевна…
Суховодов готов был рассказать какой-то подходящий к случаю печальный анекдот, но жена так умоляюще
