Страница:Кузмин - Бабушкина шкатулка.djvu/21

Эта страница была вычитана


15

стоянной муки, постояннаго свидѣтеля? Онъ молчитъ, но онъ видѣлъ же все и понялъ, онъ не глупый… Иногда я его почти ненавижу, а, между тѣмъ, онъ — мальчикъ Хорошій, добрый и благодарный… привязался къ намъ… Да и я къ нему привязался… ненавижу, а привязался…

Лицо Глафиры было неподвижно во время всей рѣчи Евгенія Петровича, только губы слегка дергались у угловъ. Вдругъ изъ ея открытыхъ, уставленныхъ въ одну точку глазъ выкатилась слеза, одна, другая, чаще, чаще… Глафира Петровна, не поднимаясь, сползла на полъ и поцѣловала у брата руку, все сильнѣе и сильнѣе плача.

— Глаша, успокойся, что ты, что ты? Вѣдь все кончилось хорошо.

— Я отъ радости… благодарю тебя! Какой грузъ ты снялъ съ моихъ плечъ! Я подозрѣвала Григорія Павловича и тоже готова была это возненавидѣть. Онъ женился, разлюбилъ меня, для меня умеръ, а ты понимаешь, какъ важно, чтобы память ушедшаго отъ насъ человѣка осталась незапятнанной, чтобы въ сердцѣ мочою было его любить, какъ и прежде!.. Благодарю тебя!

Кажется, никогда еще братъ и сестра не чувствовали себя такими близкими другъ другу, никогда такъ полно не открывались ихъ сердца, никогда такъ долго и такъ душевно они не говорили. Калиткинъ даже не поднялъ сестру съ пола, такъ она и осталась сидѣть у его нотъ, рука въ его рукѣ, заплаканная, растроганная и счастливая.

— Ну, а насчетъ Николая какъ же? Все-таки странно, что онъ молчитъ.

— Странно. А ты его не спрашивалъ?

— Нѣтъ. Какъ же спрашивать? Неудобно.

Призванный мальчикъ простодушно, но подробно разсказалъ весь день, когда въ первый разъ съ нимъ заговорилъ Калиткинъ, опять ничего не упоминая о конторѣ.

Вдругъ лицо Глафиры выразило удивленіе, почти радость.


Тот же текст в современной орфографии

стоянной муки, постоянного свидетеля? Он молчит, но он видел же всё и понял, он не глупый… Иногда я его почти ненавижу, а, между тем, он — мальчик Хороший, добрый и благодарный… привязался к нам… Да и я к нему привязался… ненавижу, а привязался…

Лицо Глафиры было неподвижно во время всей речи Евгения Петровича, только губы слегка дергались у углов. Вдруг из её открытых, уставленных в одну точку глаз выкатилась слеза, одна, другая, чаще, чаще… Глафира Петровна, не поднимаясь, сползла на пол и поцеловала у брата руку, всё сильнее и сильнее плача.

— Глаша, успокойся, что ты, что ты? Ведь всё кончилось хорошо.

— Я от радости… благодарю тебя! Какой груз ты снял с моих плеч! Я подозревала Григория Павловича и тоже готова была это возненавидеть. Он женился, разлюбил меня, для меня умер, а ты понимаешь, как важно, чтобы память ушедшего от нас человека осталась незапятнанной, чтобы в сердце мочою было его любить, как и прежде!.. Благодарю тебя!

Кажется, никогда еще брат и сестра не чувствовали себя такими близкими друг другу, никогда так полно не открывались их сердца, никогда так долго и так душевно они не говорили. Калиткин даже не поднял сестру с пола, так она и осталась сидеть у его нот, рука в его руке, заплаканная, растроганная и счастливая.

— Ну, а насчет Николая как же? Всё-таки странно, что он молчит.

— Странно. А ты его не спрашивал?

— Нет. Как же спрашивать? Неудобно.

Призванный мальчик простодушно, но подробно рассказал весь день, когда в первый раз с ним заговорил Калиткин, опять ничего не упоминая о конторе.

Вдруг лицо Глафиры выразило удивление, почти радость.