меня тоже была своя тайна, какъ и у тебя… ты любила Григорія Павловича, я — игралъ… Тутъ возможны всякія случайности… я былъ совсѣмъ безъ денегъ и такъ удрученъ, что простѣйшіе выходы исчезли изъ моей головы… Ну, я и рѣшился. Я себя не оправдываю… случайность помѣшала мнѣ, и я не знаю, кому достались, кто собралъ плоды моего проступка. Никого не было, касса была открыта, потъ лилъ съ меня ручьемъ, капая уже на вынутые банковые билеты… Вдругъ я услышалъ пѣніе, какъ маляры поютъ… оглядываюсь… мимо окна сверху спускаются, чьи-то ноги, потомъ туловище, голова. Останавливаются на половинѣ рамы. Бѣлятъ стѣну. Мальчишка, кажется мнѣ, заглядываетъ внутрь. Я поспѣшно захлопываю дверцы шкапа, улыбаюсь… говорю что-то вродѣ: «Работаете? Ну, старайся, старайся!» — и бѣгу. Не думай… не совѣсть во мнѣ заговорила, я не знаю, что, — страхъ, что ли. Вообще, у меня было все такъ спутано въ душѣ, такой непріятный кисель, что я не разбиралъ, гдѣ совѣсть, гдѣ страхъ, гдѣ что. Одно только могу сказать, что я злѣйшему врагу не пожелалъ бы пережить такія минуты!.. Я побѣжалъ, не сознавая въ ту минуту, куда и зачѣмъ я побѣжалъ. Вышелъ на улицу, и какъ-то прояснило. Нужно убрать мальчишку. Какъ же? Не убивать же его. Нужно задобрить, приблизить, изолировать. Именно это слово и пришло мнѣ тогда въ голову — «Изолировать». Остальное ты знаешь… Григорій Павловичъ ни при чемъ… его не было въ городѣ… ты, помнится, спрашивала, былъ ли онъ въ банкѣ… я только теперь понялъ, почему ты спрашивала… Я тогда отвѣчалъ, что онъ былъ, но я ошибся, я самъ не помнилъ, что говорилъ… Я все бросилъ открытымъ, я не знаю, кто обокралъ… первый, кто заглянулъ въ помѣщеніе… вѣроятно, найдутъ. Меня это страшно мучило, я радъ, что такъ все вышло, что мнѣ удалось тебѣ признаться. Мнѣ теперь легче. Меня безпокоитъ Николай. Не создалъ ли я самъ себѣ по-
меня тоже была своя тайна, как и у тебя… ты любила Григория Павловича, я — играл… Тут возможны всякие случайности… я был совсем без денег и так удручен, что простейшие выходы исчезли из моей головы… Ну, я и решился. Я себя не оправдываю… случайность помешала мне, и я не знаю, кому достались, кто собрал плоды моего проступка. Никого не было, касса была открыта, пот лил с меня ручьем, капая уже на вынутые банковые билеты… Вдруг я услышал пение, как маляры поют… оглядываюсь… мимо окна сверху спускаются, чьи-то ноги, потом туловище, голова. Останавливаются на половине рамы. Белят стену. Мальчишка, кажется мне, заглядывает внутрь. Я поспешно захлопываю дверцы шкафа, улыбаюсь… говорю что-то вроде: «Работаете? Ну, старайся, старайся!» — и бегу. Не думай… не совесть во мне заговорила, я не знаю, что, — страх, что ли. Вообще, у меня было всё так спутано в душе, такой неприятный кисель, что я не разбирал, где совесть, где страх, где что. Одно только могу сказать, что я злейшему врагу не пожелал бы пережить такие минуты!.. Я побежал, не сознавая в ту минуту, куда и зачем я побежал. Вышел на улицу, и как-то прояснило. Нужно убрать мальчишку. Как же? Не убивать же его. Нужно задобрить, приблизить, изолировать. Именно это слово и пришло мне тогда в голову — «Изолировать». Остальное ты знаешь… Григорий Павлович ни при чём… его не было в городе… ты, помнится, спрашивала, был ли он в банке… я только теперь понял, почему ты спрашивала… Я тогда отвечал, что он был, но я ошибся, я сам не помнил, что говорил… Я всё бросил открытым, я не знаю, кто обокрал… первый, кто заглянул в помещение… вероятно, найдут. Меня это страшно мучило, я рад, что так всё вышло, что мне удалось тебе признаться. Мне теперь легче. Меня беспокоит Николай. Не создал ли я сам себе по-
